Петербургские трущобы. Том 1

Но всех завсегдатаев не перечтешь. Из женщин можно отметить один только вновь народившийся маскарадный тип, еще не существовавший в эту эпоху конца пятидесятых годов, к которой пока еще относится течение событий нашего рассказа. Это — особого рода маски, которые называют себя, бог уж их знает, с какой стати, «нигилистками», хотя между заправскими нигилистками и ими такая же разница, как… Выбирайте сами любое сравнение из двух совершенно противоположных предметов. Те, по крайней мере, несмотря на все свои странности, думают о чем-нибудь серьезном и добросовестно режут себе лягушек, а эти — всю свою жизненную задачу полагают в шныряньи по маскарадам, ходят там с «литераторами», но чуть завидят какого-нибудь кавалергарда или гусара — опрометью бросаются к нему и рассказывают о том, как им надоели литераторы, а когда сами они надоедят кавалергарду, то удаляются под сень «литераторов» и повествуют о том, как им надоели кавалергарды. Вообще эти маски чувствуют влеченье к личностям двух означенных категорий и убеждены почему-то, что это именно и есть нигилизм.

Хотя в нашем маскараде и тени нет того, чем являются парижские Большой оперы, но все-таки и это довольно пестрый калейдоскоп. Огни люстр, звуки музыки, бродящая толпа, пестрые наряды, впрочем, с преобладанием черного цвета, шляпы, медные каски, гусарские венгерки и белые султаны уланских шапок, фраки и эполеты, восточные человеки и комические уроды в эксцентричных костюмах, в которые наряжают театральных статистов, наконец, отчаянный канкан, на поприще которого подвизаются личности обоего пола, составившие себе из этого танца житейскую специальность и получающие «за труды» по два рубля награждения да белые перчатки в придачу, — все это представляет довольно живую, яркую и пеструю картину.

— Так ты дашь место моему мужу? — слышится в проходящей толпе.

— Я уже дал тебе честное слово…

— Ну, если он будет определен, в следующий маскарад — я твоя…

И пара затирается толпою.

* * *

— Я тебя знаю!

— И я тебя знаю.

— А кто я такая?

— Маска, ищущая ужина.

Это один варьянт маскарадных разговоров; другой — несколько короче, зато разнообразнее:

— Я тебя знаю.

— Знаешь? Ну, это не делает тебе чести. Убирайся!

Засим можно самым невольным образом подслушать множество фраз, уверений и возгласов:

— Душка штатский, дай рубль на память.

* * *

— Ты мне не верь, я подлец: право, подлец!

— Верю.

* * *

— Знаешь, зачем у тебя усы в струнку вытянуты?

— Зачем?

— Ты воображаешь, что они у тебя стрелы амура; только венгерская помада ведь некрепка: кончики гнутся и не пронзят ничьего сердца.

* * *

— А ты читала мой «Переулок»?

— Нет, не читала.

— Ну, стало быть — дура… А ты прочти: это диккенсовская вещь, право. Все в восторг приходят, одобряют.

* * *

— А ты угостишь меня ужином?

— Гм… Коньяку бы выпить…

— А у меня Пунков сегодня был.

— С чем тебя и поздравляю.

* * *

— Так ты меня любишь?

— Люблю… только ты привезешь мне завтра браслетку?

* * *

— А я его обличу!

— Обличи, обличи, каналью! распечатай его на все четыре корки… Коньячку не хочешь ли?

— Можно!

* * *

— Дядичка, ты мне дашь рольку в любительском спектакле?

— А что за рольку?

* * *

— Отчего ты так озабочен?

— Он жену поймал в маскараде.

— Гм… Поздравляю!

* * *

Перекрестный огонь подобных фраз и разговоров во всех концах неотразимо преследует наблюдателя, который под этими черными масками может разгадать по одной только интонации голоса оттенки множества чувств, надежд, желаний, а паче всего пустоты с самолюбивою суетою, одолевающих души человеческие; может догадаться о десятках житейских драм, комедий и водевилей, которые то начинаются, то приходят к развязке под сводами этой большой маскарадной залы.

* * *

К князю Шадурскому подошла маска в черном домино, с белой камелией в волосах, и с молчаливой робостью взяла его под руку.

Князь пристально оглядывал ее фигуру, очерк лица, губ и подбородка, ее глаза и кисть руки, стараясь по этим признакам догадаться, кто бы могла быть подошедшая к нему особа.

По руке ее заметно пробегала дрожь внутреннего волнения, большие голубые глаза глядели из-под маски грустно и томно, а губы как-то нервически были сжаты. Она нисколько не походила на привычных маскарадных посетительниц, бойких искательниц приключений, и, казалось, была необыкновенно хороша собою.

Шадурский никак не мог догадаться, кто она такая.

— Мне надо говорить с тобою, — начала маска нервным голосом и почти шепотом от сильного волнения.

— Ну, говори, — апатично ответил Шадурский.

— Дело слишком серьезное… Я попрошу полного внимания.

— Это довольно мудрено в маскараде.

— Мне больше негде говорить с тобою.

«Начало весьма недурное и, кажется, обещает», — подумал князь с самодовольной улыбкой, любуясь изящною рукою и стройной фигурой своей маски.

— Ты одна здесь? — спросил он.

— Одна совершенно… Но не в том дело… Пойдем куда-нибудь, где народу меньше.

— В таком случае уедем отсюда, — предложил Шадурский.

— Как уедем?.. куда?.. Ты забываешь, я должна говорить с тобою, — тревожно изумилась маска.