Петербургские трущобы. Том 1

Бероеву с горечью хотелось спросить его: «о чем?» — однако почему-то не спросилось, не выговорилось, и он ограничился лишь тем, что, закусив нижнюю губу, неопределенно свернул глаза куда-то в сторону. Минута молчания, в течение которой он хотя и не видит, но чувствует на себе неотразимый, вопрошающий и пытающий взгляд, так что стало наконец как-то не по себе, неловко. А глаза меж тем все-таки смотрят и смотрят.

— Я должен предварить вас, — наконец начал генерал тихо и слегка вздохнув, тогда как магнетизация взорами все еще продолжалась, — я должен предварить вас, что нам уже все известно, и притом давно. Поэтому, господин Бероев, излишнее запирательство с вашей стороны ровно ни к чему не послужит и только увеличит еще вашу ответственность. Вы, впрочем, не юноша, не… студент, и потому поймете, что порядочному человеку в таких случаях не приходится лавировать, тем более, что это — повторяю — будет совершенно напрасно: нас обмануть невозможно — мы знаем все. Слышите ли, все!.. Между тем полное чистосердечное раскаяние ваше, вместе с откровенной передачей всех известных вам фактов и обстоятельств, значительно послужит к облегчению вашей участи и… даже… быть может, к полному прощению. Вспомните, ведь вы не один — ведь у вас семейство.

Генерал кончил и продолжал смотреть на Бероева.

Этот собрался с духом и начал:

— Если вам, генерал, точно известно все, как вы говорите, — заметил он, — то я удивляюсь только одному: каким образом, зачем и почему я нахожусь здесь?

— Это что значит? — металлически-сухо и внятно спросил генерал, ни на йоту не возвышая голоса, и между тем каждый тихий звук его обдавал невыразимым холодом.

— То, что я — невинен, — столь же тихо и внятно проговорил Бероев, нимало не смутившись: над ним еще всецело царило прежнее чувство абсолютного равнодушия ко всему, что бы с ним ни случилось.

Генерал слегка усмехнулся тою усмешкой, в которой чувствуется как будто и иронии немножко, а больше сожаления, что вот-де глупый запирается, тогда как я сию же минуту могу раздавить его неопровержимыми доказательствами.

И он вынул из кармана ключ, отпер ящик стола и достал оттуда пачку бумаг, обернутую в серо-казенный лист папки, с печатной надписью: «Дело».

— Вам незнакомы эти бумаги?

— Совершенно незнакомы.

— Гм… А эти письма?

— В первый раз вижу.

— Будто?.. Ну, я напомню вам их содержание.

Он развернул одно из писем и стал читать:

«Дело наше двигается. Польские братья работают неутомимо, надо, чтобы все поднялось одновременно, разом, и — мы победили! Уведомьте, как шла наша агитация в Сибири. Надобно по-прежнему действовать, а вам это удобнее, чем кому-либо. Действуйте, действуйте и действуйте. Письмо это вам передаст З. Рекомендую вам его, как надежного члена и товарища. Передайте ему на словах о результатах вашей последней поездки».

Бероев слушал и не верил ушам своим.

— Я ничего не понимаю… — как бы про себя прошептал он, в недоумении пожав плечами.

— Не понимаете? — быстро вскинул на него генерал свои острые взоры. — Ну, а это?

И он развернул другое.

«Переписывать неудобно, да и не безопасно. Притом же это будет слишком медленно, а дело не ждет: нам надо скорей и скорей. Надо распустить как можно более экземпляров. Постарайтесь лучше добыть литографский камень. М. доставит вам к нему всю необходимую принадлежность, и — начинайте работать вместе».

— Это тоже незнакомо? — спросил генерал по прочтении.

— Вполне, — ответил Бероев.

— А литеры З. и М.?

Тот, недоумевая, пожал плечами.

Брови его собеседника сурово сдвинулись, но голос остался все так же тих, только делался как будто еще тверже и металличнее.

— Послушайте, господин Бероев, что это, насмешка?

— Насмешка?! — изумленно повторил арестованный и с гордым достоинством отрицательно покачал головой.

— Все эти вещи найдены, однако, у вас в квартире, — продолжал тот.

— При мне, — подтвердил Бероев, — но как они туда попали — не понимаю.

— Послушайте, милостивый государь, — перебил его генерал, нетерпеливо сжимая зубами свою сигару, — если вы намерены разыграть со мною комедию запирательства, то…

— Комедию запирательства?! — перебил его в свою очередь Бероев. — Для чего, вопрос? Это было бы уже совсем глупо… Я привык несколько более уважать себя для того, чтобы запираться перед кем бы то ни было и в чем бы то ни было.

— И однако ж…

— И однако ж должен повторить все то, что и до сих пор говорил: более у меня нет оправданий. Скажу только одно, что все это дело — гнусная интрига против меня, — интрига, которую ведет слишком сильная рука, но я еще поборюсь с нею! И… вы тоже, надеюсь, узнаете ее!

Генерал сделал нетерпеливое движение, ему, очевидно, казалось, что Бероев заговаривает не о том, о чем следует, и даже чуть ли не начинает вилять в стороны, дерзко путать нечто, вовсе не идущее к делу, — система, которую генералу случалось иногда наблюдать в подобных казусах, и потому он перебил своего ответчика:

— Вам не угодно иначе отвечать на мои прямые вопросы?

— Я отвечал уже, — спокойно возразил Бероев.