Петербургские трущобы. Том 1

Но всех завсегдатаев не перечтешь. Из женщин можно отметить один только вновь народившийся маскарадный тип, еще не существовавший в эту эпоху конца пятидесятых годов, к которой пока еще относится течение событий нашего рассказа. Это особого рода маски, которые называют себя, Бог уж их знает, с какой стати, «нигилистками», хотя между заправскими нигилистками и ими такая же разница, как… Выбирайте сами любое сравнение из двух совершенно противоположных предметов. Те по крайней мере, несмотря на все свои странности, думают о чем-нибудь серьезном и добросовестно режут себе лягушек, а эти – всю свою жизненную задачу полагают в шнырянье по маскарадам, ходят там с «литераторами», но чуть завидят какого-нибудь кавалергарда или гусара – опрометью бросаются к нему и рассказывают о том, как им надоели литераторы, а когда сами они надоедят кавалергарду, то удаляются под сень «литераторов» и повествуют о том, как им надоели кавалергарды. Вообще, эти маски чувствуют влечение к личностям двух означенных категорий и убеждены почему-то, что это именно и есть нигилизм.

Хотя в нашем маскараде и тени нет того, чем являются парижские Большой оперы, но все-таки и это довольно пестрый калейдоскоп. Огни люстр, звуки музыки, бродящая толпа, пестрые наряды, впрочем, с преобладанием черного цвета, шляпы, медные каски, гусарские венгерки и белые султаны уланских шапок, фраки и эполеты, восточные человеки и комические уроды в эксцентричных костюмах, в которые наряжают театральных статистов, наконец, отчаянный канкан, на поприще которого подвизаются личности обоего пола, составившие себе из этого танца житейскую специальность и получающие «за труды» по два рубля награждения да белые перчатки в придачу, – все это представляет довольно живую, яркую и пеструю картину.

– Так ты дашь место моему мужу? – слышится в проходящей толпе.

– Я уже дал тебе честное слово…

– Ну, если он будет определен, в следующий маскарад – я твоя…

И пара затирается толпою.

– Я тебя знаю!

– И я тебя знаю.

– А кто я такая?

– Маска, ищущая ужина.

Это один варьянт маскарадных разговоров; другой – несколько короче, зато разнообразнее:

– Я тебя знаю.

– Знаешь? Ну, это не делает тебе чести. Убирайся!

Засим можно самым невольным образом подслушать множество фраз, уверений и возгласов:

– Душка штатский, дай рубль на память.

– Ты мне не верь, я подлец: право, подлец!

– Верю.

* * *

– Знаешь, зачем у тебя усы в струнку вытянуты?

– Зачем?

– Ты воображаешь, что они у тебя стрелы амура; только венгерская помада ведь некрепка: кончики гнутся и не пронзят ничьего сердца.

– А ты читала мой «Переулок»?

– Нет, не читала.

– Ну, стало быть – дура… А ты прочти: это диккенсовская вещь, право. Все в восторг приходят, одобряют.

– А ты угостишь меня ужином?

– Гм… Коньяку бы выпить…

– А у меня Пупков сегодня был.

– С чем тебя и поздравляю.

– Так ты меня любишь?

– Люблю… только ты привезешь мне завтра браслетку?

– А я его обличу!

– Обличи, обличи, каналью! распечатай его на все четыре корки… Коньячку не хочешь ли?

– Можно!

– И за сто зе это меня все маски так любят?.. так любят, так любят, сто, право зе, дазе устал! – восторженно говорит Эммануил Захарович Галкин, обращая свое свиное рыльце к маске с длиннейшим и потому давно уже ободранным шлейфом.

– Отчего? Оттого, что ты красавец.

– Ой! Узе будто и красавец?.. А впроцем, говорят, у меня злавьянский тип…

– Совершенно славянский.

И Эммануил Захарович чуть не прыгает от восторга.

– Дядичка, ты мне дашь рольку в любительском спектакле?

– А что за рольку?

* * *

– Отчего ты так озабочен?

– Он жену поймал в маскараде.

– Гм… Поздравляю!

Перекрестный огонь подобных фраз и разговоров во всех концах неотразимо преследует наблюдателя, который под этими черными масками может разгадать по одной только интонации голоса оттенки множества чувств, надежд, желаний, а паче всего пустоты с самолюбивою суетою, одолевающих души человеческие; может догадаться о десятках житейских драм, комедий и водевилей, которые то начинаются, то приходят к развязке под сводами этой большой маскарадной залы.

К князю Шадурскому подошла маска в черном домино, с белой камелией в волосах и с молчаливой робостью взяла его под руку.

Князь пристально оглядывал ее фигуру, очерк лица, губ и подбородка, ее глаза и кисть руки, стараясь по этим признакам догадаться, кто бы могла быть подошедшая к нему особа.

По руке ее заметно пробегала дрожь внутреннего волнения, большие голубые глаза глядели из-под маски грустно и томно, а губы как-то нервически были сжаты. Она нисколько не походила на привычных маскарадных посетительниц, бойких искательниц приключений, и, казалось, была необыкновенно хороша собою.

Шадурский никак не мог догадаться, кто она такая.

– Мне надо говорить с тобою, – начала маска нервным голосом и почти шепотом от сильного волнения.

– Ну, говори, – апатично ответил Шадурский.

– Дело слишком серьезное… Я попрошу полного внимания.

– Это довольно мудрено в маскараде.

– Мне больше негде говорить с тобою.