Петербургские трущобы. Том 2

– Да вот, вишь ты, старик-то у нас не хочет верить, что Вересов тут ни в чем не причастен, – объяснил ему пристав, – все говорит, что он злой умысел вместе с тобой держал на него. Может, как от тебя самого услышит, так поверит авось. Вот зачем оно нужно.

Гречка крепко подумал с минуту, как будто решаясь на что-то, и все время упорно смотрел в землю.

– Нда-а, этта… статья иная, – процедил он сквозь зубы и, быстро встряхнув головою, сказал – словно очнулся: – Извольте, я готов, ваше благородие!

И он рассказал Морденке все дело, по-прежнему не путая настоящих соучастников, но зато не упуская и малейших подробностей насчет того, как выслеживал он старика от самой церкви до ворот его дома, как подслушал в двух-трех шагах разговор его с сыном, как встретился с тем внизу на лестнице, затем – весь дальнейший ход дела и все побуждения да расчеты свои, которые заставили его впутать в уголовщину «неповинную душу».

Морденко слушал, то подымая, то опуская свои брови и с каждой минутой становясь все внимательней к этому новому для него рассказу. По всему заметно было, что на его душу он производит сильное и какое-то странное впечатление.

– Видишь ли ты, старый человек, что я скажу тебе! – обратился уже непосредственно к нему Гречка, одушевленный своим рассказом и впервые заглянув прямо в глаза Морденки, отчего тот сразу смущенно потупился: взгляд у арестанта на эту минуту был недобрый какой-то. – Видишь ли ты, – говорил он, – мыслил я сам в себе, что ты человек есть, что кровь да сердце взбунтуются в тебе по родному детищу: болит ведь оно, это детище, не токмо что у человека, а почитай и у собаки кажинной – и та ведь, как ни будь голодна, а своего щенка жрать не станет. А ты сожрал: под уголовную единоутробу свою подвел. А я думал, ты дело потушишь. Нехороший ты, брат, человек, и оченно жаль мне, что не удалось тогда пристукнуть тебя на месте!

Морденко заежился на своем месте и часто заморгал глазами; ему сделалось очень неловко от жестких слов арестанта, которого следователь остановил в дальнейшем монологе на ту же самую тему.

– Да что, ваше благородие, коли петь песню, так петь до конца! – махнул рукою Гречка, и по окончании рассказа был уведен из камеры.

После его ухода Морденко почти неподвижно остался на своем стуле и сквозь свои совиные очки глядел куда-то в сторону, как будто кроме него никого тут не было.

– Ну, что ж вы теперь на это скажете, почтеннейший? – как бы разбудил его пристав.

– Ничего, – отрицательно мотнул головой Морденко.

– Кажется, ясно ведь?.. А впрочем, и я еще постараюсь побольше несколько разъяснить вам. Присядьте-ка сюда поближе!

Пристав привел ему все те факты и соображения, которые могли служить в пользу невиновности Вересова. Старик слушал так же молча и так же внимательно – время от времени шевеля бровями своего черство-неподвижного лица.

– Так сын мой, стало быть, невинен? – раздумчиво спросил он после того, как следователь истощил все доводы.

– Я полагаю – так.

– Хм… Жаль, – произнес он в том же раздумье.

– Чего жаль? – изумился пристав.

– Жаль, что он не тово… не вместе… – пояснил Морденко.

– Как жаль?!.. Да вы должны быть рады!

– Я рад, – сухо подтвердил Морденко, по-прежнему глядя куда-то в сторону.

– Не понимаю, – пожал тот плечами.

– Я рад, – точно так же и тем же самым тоном повторил старик.

– А я его выпускаю на поруки, – объявил пристав.

– Зачем?

– Затем, что не надобно его даром в тюрьме держать.

– Хм… Как хотите, выпускайте, пожалуй.

– А вы желаете взять его на свое поручительство? – спросил следователь.

– Я?! – поднял Морденко изумленные взоры. – Я не желаю.

– Да ведь вы сами же видите, что он невинен?

– Вижу.

– Так почему же не хотите поручиться? Ведь вы, между нами говоря, отец ему.

– Отец, – бесстрастно подтвердил Морденко. – А ручаться не желаю. Человек и за себя-то, поистине, поручиться на всяк час не может, так как же я за другого-то стану?..

Он думал про себя: «Взять на поруки – значит, при себе его держать, кормить, одевать да еще отвечать за его поведение… Да это бы еще ничего – кормить-то, а главное – теперь он с разным народом в тюрьме сидел, верно вконец развратился… Если тогда был невинен, то теперь убьет, пожалуй… И мое дело, вся надежда жизни моей пропала тогда… Все же он – барская кровь… барская… Нет, уж лучше Господь с ним и совсем! Пускай его как знает, так и делает, а я сторона!.. Я – сторона».

И старик, в ответ на свою тайную мысль, замахал руками, будто отстраняя от своего лица какое-то привидение.

– А видеть его хотите?.. Он здесь ведь, у меня, – предложил ему следователь.

Морденко подумал, поколебался немного и отрывисто ответил:

– Не хочу.

И откланялся следователю, боясь втайне, чтобы не встретиться как-нибудь с Гречкой или, что ему еще хуже казалось, с сыном.

– Господин Морденко убедился, кажется, что вы невинны, но отказался взять на поруки, – объявил пристав Ивану Вересову, когда тот был приведен к нему. – Если хотите выйти из тюрьмы, ищите себе поручителя.

Арестант вскинул на него радостно-благодарный взор и молча поклонился.

LII ФАРМАЗОНСКИЕ ДЕНЬГИ