Петербургский изгнанник. Книга первая

— Не спорю, ужасно!

Александр Романович не пытался возражать. Ему нравилась страстность, с какой говорили о Радищеве Елизавета Васильевна и Ржевская. Он хотел бы, чтобы они узнали, что Александра Николаевича в Сибири встретят хорошо, создадут ему необходимые условия. Воронцов знал, что его письма к губернаторам возымеют действие: Радищев найдёт в пути поддержку, а в Иркутске Иван Алферьевич Пиль сделает всё возможное, чтобы облегчить участь несчастного…

А Рубановская продолжала:

— Человека, с глубоким интересом наблюдающего за правдой в жизни, закинуть в непроходимую тайгу — значит умертвить его живым. Как хорошо он мечтал о счастье народа и его свободе… Нет, я должна поехать за ним и привезти к нему детей.

В словах Елизаветы Васильевны граф уловил что-то новое. Он не замечал этого раньше в свояченице Радищева. Она говорила убеждённо и вполне осознанно. В её голосе, как показалось ему, слышалась вера в дело Радищева, за которое он пошёл в ссылку. Когда успела проникнуть в её душу эта вера?

Елизавета Васильевна, словно угадав мысли Воронцова, ещё твёрже сказала:

— Моя поездка в Сибирь с детьми облегчит участь Александра Николаевича.

Ржевская горячо подхватила:

— Лиза, ты героическая женщина, — и, прижавшись к подруге, поцеловала её, — дай бог тебе здоровья совершить счастливо эту поездку…

— Твоё одобрение, Глафира, даёт мне силы…

Анна Ивановна сурово взглянула на дочь.

— Мама, не суди строго, пойми: дети, как солнечный луч, обогреют Александра Николаевича, они скрасят дни его пребывания в ссылке.

— Ты подумала о нас? — строго спросила мать.

— Елизавета Васильевна, вы можете лишиться всех гражданских прав, — сказал спокойно Воронцов, стараясь убедиться в том, насколько тверда решимость этой молодой женщины, готовящейся совершить великий подвиг, и подчёркнуто продолжал: — Вы бросаете, быть может, навсегда привычную жизнь столицы…

— Ехать добровольно в неволю? — растерянно развела руками Анна Ивановна.

— Да, мама! — непоколебимо произнесла дочь.

— Я не понимаю нынешнее поколение…

— Анна Ивановна, — перебила её Ржевская, — вы должны благословить Лизаньку на такой шаг, а не препятствовать её желанию…

Воронцов наблюдал за дамами и с нескрываемым интересом слушал их. Он заметил, как менялось лицо Елизаветы Васильевны, и понял, какого напряжения душевных сил стоило ей вести этот разговор. Щёки её то рдели румянцем, который проступал большими пятнами, то становились бледными. Ей предстояло сделать серьёзный шаг в своей жизни.

«Конечно, молодая Рубановская, — размышлял Воронцов, — охваченная благородным чувством, не представляет отчётливо ни трудностей такой поездки, ни осложнений, какие она может вызвать лично для неё и всей семьи. Чтобы выехать в Сибирь и встретиться там с Радищевым, нужно было получить специальное разрешение. Добиться последнего будет стоить больших усилий. А дорога?»

Граф Воронцов окинул взглядом Елизавету Васильевну, словно желая измерить её физическую силу, чтобы решить, сможет ли она совершить такую поездку, перенести тяжесть и лишения трудного и большого пути.

«Хватит ли мужества у неё? — спрашивал себя граф, — великие душевные силы нужны для такого подвига женщине. Достанет ли их у Елизаветы Васильевны?».

— Граф, почему вы молчите? — обратилась к нему Анна Ивановна, — Лиза отрешается от сестры и матери, от близких подруг. Можно ли жертвовать этим?

— Можно! — утвердительно сказала Ржевская.

— Княгинюшка, вы разрываете моё сердце на части… Граф, Александр Романович, скажите же своё слово, — взмолилась Анна Ивановна.

— Я должен подумать, это не так просто, как кажется… Сказать легче, чем сделать такой смелый шаг в жизни.

Елизавета Васильевна встала. Лицо её заметно преобразилось. В нём выразились решимость и готовность принять в жизни самое трудное, что могло её ожидать, преодолеть его. Энергичной и смелой женщиной, с сильной волей, предстала она в этот момент, готовой пойти на любые жертвы во имя того большого бескорыстного чувства, которое по её заверению, должно было принести утешение Радищеву в ссылке.

— Я совершу поездку в Сибирь, — сказала она тоном, не вызывающим никаких сомнений в том, что другого решения с её стороны и быть не может, — я не могу поступить иначе…

Из детской послышались голоса Павлуши с Катюшей.

— Ради них! — указала рукой на дверь Елизавета Васильевна. — Ради любви к ним их отца… Простите, граф, я должна посмотреть, что с детьми…

Она направилась в детскую. За ней поспешила Ржевская. Анна Ивановна вытянула дрожащими пальцами батистовый платочек из-за манжета и медленно приложила его к глазам.

— Граф Александр Романович, — сказала она, — я уповаю на вас, остановите её. Я знаю, вы это сможете сделать.

Граф Воронцов понял, что сделать это уже невозможно. Всё отступило перед чистосердечным порывом и стремлением Елизаветы Васильевны встретиться с Радищевым в Сибири, принести ему утешение в самые трудные дни страдальческой жизни. Это двигало всеми её помыслами и направляло на героический поступок. Он решил, что сделает всё и поможет, чтобы поездка Елизаветы Васильевны состоялась.