Петербургский изгнанник. Книга первая

В тот час, когда Рубановская покинула набережную Невы и ушла домой, из дверей губернского правления конвойные вывели Александра Радищева. Обросший, с бледновато-жёлтым и вытянувшимся лицом, он был одет в обшарканный камзол и, как государственный преступник, закован в ручные кандалы.

От обиды, лежавшей на сердце, от неудачи, которую он потерпел в неравной борьбе, будто плакало само небо. С крыш сбегали крупные капли и разбивались о булыжник. Ухо улавливало эти звуки. Тёмные окна правления мрачно смотрели на двор, обнесённый глухими, кирпичными стенами. Маленький двор губернского правления напоминал ему казематы Петропавловской крепости. Только здесь, вместо решётчатых окон, на него смотрело дождливое петербургское небо.

Радищев поднял голову, подставил дождю своё пылавшее от жара лицо. Он почувствовал приятную прохладу влаги, подумал, как хорош мир и прекрасна жизнь свободного человека, утраченные для него теперь на десятилетие.

Солдат, сопровождавший Радищева, молча указал на забрызганный грязью возок, стоявший у крыльца. Из будки вышел караульный и, ёжась от непогоды, загремел железными затворами, раскрыл скрипучие ворота и пропустил их.

Радищев сидел в глубине возка, закрыв свои впалые глаза. После сильного нервного напряжения наступила слабость. По всему телу растеклась физическая усталость, от холода и сырости пробежала дрожь. Ему хотелось забыться и ни о чём не думать, а неотвязные мысли холодили душу, как осенняя непогодь.

Ещё недавно он вольно гулял по улицам столицы к был принят во многих петербургских салонах. Теперь быль казалась небылью. Вспомнилось, как торопливо дописывались страницы книги. Он жил ею. Страницы книги дышали правдой. Вспомнилось, как собирал ополчение для защиты отечества от притязаний шведов. Под знамёна национальной гвардии шли и те, кого он защищал в книге, — беглые, помещичьи крестьяне. Гвардия вооружалась. Она готова была на любые подвиги. Это были для него дни, наполненные делами, заботами.

Из губернского правления конвойные вывели Александра Радищева.

Он видел, слышал и чувствовал всем сердцем, как вокруг него нарастала волна захватывающих событий, и не мог не действовать. Во флигеле, в небольшой и тесной комнате с двумя окнами, выглядывающими в сад, заваленной бумагами, ящиками с литерами, пропахшей чадом сальных свеч, табаком и типографской краской, днём и ночью стучали печатные станки. Товарищи по службе: таможенный надзиратель Александр Царевский и досмотрщик Богомолов помогали ему. При слабом освещении они по целым ночам не выходили из домика на Грязной улице, переписывали набело рукопись и набирали её. Он сам вычитывал корректуру. И как только вычитанные листы были готовы к печати, камердинер Пётр Козлов и дворовый Давыд Фролов — крестьяне из отцовского села Аблязово — старательно печатали «Путешествие».

В мае были сброшюрованы первые экземпляры книги. Они поступили в продажу к купцу Герасиму Зотову без указания имени автора. Книга произвела впечатление. О ней заговорили в столице.

А дальше всё свершилось молниеносно. Первым принёс ему городские слухи Александр Царевский. Это было утром. Над Петербургом, затянутым густым, как вата, туманом, с опозданием вставало солнце, и день от этого словно начинался позднее.

Радищев направлялся на службу. Царевский встретил его у подъезда.

— Неизвестные люди допытывались у Герасима Кузьмича о сочинителе книги, — встревоженно оказал Царевский, — рыскают, как собаки…

Радищев крепко сжал руку Царевского.

— Вынюхивают следы, — с тревогой продолжал Царевский.

— Не надо об этом, — попросил Александр Николаевич.

Они переступили порог таможни, обеспокоенные, оба молчаливые и угнетённые слухами, распространявшимися в городе.

В тот же день Радищева вызвал к себе в кабинет президент коммерц-коллегии. Граф Воронцов, под руководством которого долгие годы после возвращения из Лейпцига работал Александр Николаевич, относился к нему приязненно и с большим уважением. Воронцов был возбуждён.

— Её императорское величество узнала о книге… Изволила читать… Нашла её наполненною разными дерзостными выражениями…

Воронцов был в сильном волнении и говорил с большими паузами.

— Граф Александр Андреевич уведомил меня, до её величества дошёл слух и о сочинителе…

Радищев сразу понял, что́ грозит ему за издание книги. Мгновенно пронеслись мысли о семье, детях, о судьбе соучастников. Он тут же решил всё взять на себя и отвечать за всё один.

— Ваше сиятельство… — он порывался высказать то, что думал.

— Чистосердечное признание — единственное средство облегчить участь… — голос Воронцова словно надломился, глаза его часто замигали.

Президент коммерц-коллегии отошёл к окну, порывистым движением руки вытянул из кармана платок.

— Будьте благоразумны во всём, — добавил он и жестом дал понять, чтобы оставили его одного. Радищев почти выбежал из кабинета, мгновенно очутился на площади. «Скорее домой», — торопил его внутренний голос.

Камердинер Пётр Козлов открыл парадную дверь и удивился столь необычному появлению своего господина.