Петербургский изгнанник. Книга вторая

Толчком для посылки экспедиции, которую возглавил капитан Иосиф Биллингс, послужило известие, полученное Екатериной через своих агентов о подготовке французской экспедиции Лаперуза в восточные воды. Проникновение французов на север Тихого океана не на шутку встревожило императрицу. Она боялась растущего могущества и влияния Франции в Китае, Японии и Ост-Индии. Решение ею было принято быстро, и снаряжённая экспедиция выехала к месту своей работы.

Иосиф Биллингс — участник совместного плавания с Джемсом Куком к берегам Тихого океана, был приглашён на русскую службу послом в Англии Семёном Романовичем Воронцовым. Помощником к Биллингсу назначили талантливого моряка капитана Сарычева, вынесшего на своих плечах всю тяжесть руководства этой экспедицией.

Правительственной экспедиции поручалось в Охотске построить суда для плавания к берегам Америки, на которых надлежало морским путём пройти из Колымы вокруг Чукотского полуострова. Если же экспедиции не удастся пробиться по указанному маршруту, предписывалось возвратиться в Охотск, отправиться отсюда к берегам Тихого океана, зазимовать там, а затем уже пройти Беринговым проливом и описать все берега и острова, встречающиеся на пути.

Для присоединения новооткрытых мест к России экспедиция имела столбы с изображением российского герба, какие устанавливал и Григорий Шелехов на Алеутах и Курилах, и медаль с портретом Екатерины. Медаль ту надлежало выдавать старшинам новооткрытых племён.

Карл Мерк и Лука Воронин, после того, как экспедиция возвратилась с обследования Алеутских островов и побережья Берингова пролива в составе небольшого отряда, руководимого лично Биллингсом, высадилась в Мечигменской губе и, присоединившись к кочевавшим там оленным чукчам, сухим путём прошли весь Чукотский полуостров до Нижне-Колымска.

Радищев, безгранично обрадованный участниками Биллингсовой экспедиции, неожиданно появившимися в Илимске, гостеприимно встретил их и принял в своём доме.

— О, mein Herr, очень спасибо хорошо принимайт нас, — улыбаясь и потрагивая свои пышные баки, торчавшие в стороны, как усы, говорил Мерк не только с большим акцентом, но и пересыпая свою речь немецкими словам и обращениями к хозяину. Он пытался было заговорить с Радищевым на своём родном языке, но Александр Николаевич вежливо предупредил:

— Господин Мерк, я русский, а вы в России, будемте разговаривать на языке моего отечества…

— О-о, пожалюста! Я в России много лет живёт, я умейт прекрасно говорить…

— Вот и отлично.

Александр Николаевич познакомил гостей с Елизаветой Васильевной, немножко смутившейся их появлением, провёл Мерка и Воронина в свою комнату. Оба гостя — удивлявшийся всему Мерк и соскучившийся по книгам Воронин — заинтересовались библиотекой хозяина дома, выслушали короткий рассказ Александра Николаевича об его литературных и научных занятиях в Илимске.

— О-о, интересно, очень интересно, — то и дело восклицал Мерк, — встречайт тут человека от наук…

Карл Мерк от Киренского земского судьи надворного советника Дицермана уже знал, что за человек был Радищев и за какие дела он попал в сибирскую ссылку.

Рассматривая книги, Мерк сказал:

— Я встречаль в Якутск Эрик Лаксман, его сын Адам, штурман Ловцов и другой люди…

— Участники нашей экспедиции в Японию, — как бы поясняя, вставил Лука Воронин.

— Я слышал о них, — поторопился объяснить Радищев.

— Эрик Лаксман говориль sehr gut, очень хорошо о вас.

— Что они? — спросил Александр Николаевич.

— Экспедиция ехаль в Японию. Важный научный цель ставиль Эрик Лаксман…

Радищеву хотелось больше услышать об экспедиции. Биллингса, о народе, живущем в тех северных землях, где были Мерк и Лука Воронин, об обычаях и нравах полярных жителей, но он воздержался от расспросов и вежливо сказал:

— Да, экспедиция Лаксмана очень важная…

— России давно следовало установить добрососедство с сей страной, — сказал Воронин, продолжая рассматривать и перелистывать книги.

Лука Воронин, как заметил Радищев, больше молчавший и внимательно изучавший хозяина дома, чем-то походил на дьяка. Длинные волосы его, будто льняные, были зачёсаны назад. Серые, открытые глаза художника смотрели на всё смиренно и добро. Но где-то в глубине глаз Воронина, как уловил Александр Николаевич, искрились ирония и ум.

На рисовальщике птиц и зверей был выцветший мундир. Коричневая рубаха с обтрёпанными, разлохматившимися обшлагами, выглядывала из коротеньких рукавов его мундира. На вид Луке Воронину можно было дать под сорок лет, на самом же деле он был значительно моложе.