Петербургский сборник. Поэты и беллетристы

— Из города птицу привез торговый. За морем, говорит, такая птица водится. Пья-тухх… Ну и птица. Под мордой борода трясется, на башке гребень. Песни поет. Громко-громко.

— Продажный, нет? — сплюнув сквозь зубы, спросил Ивашка.

— Нет, — уверенно сказал Чумго. — Уж очень занятная птица. Ночью поет. Как схлопает крыльями, да ку-ри-ку! так все шайтаны, сколько есть на свете, сразу скрозь землю проваливаются. Страх как боятся.

— Йе-е́, — удивленно протянул Ивашка и сложил свои сморщенные губы сердечком. — А не врешь?

— Ну! — обиделся Чумго. — Сам видел: как гаркнет ночью: ку-ри-ку! — я чуть не сдох.

— А может продажный? — еще раз спросил Ивашка и прищурил правый глаз.

— Однако, нет, — раздумчиво проговорил Чумго. — Я так думаю, она и хворь у русских прогоняет: как гаркнет ку-ри-ку! — хворь разом вон, да ну бежать без передыху.

— Ие́! — радостно сказал Ивашка. — Такую птицу надо купить. Как такую добрую птицу не купить.

Ивашка далеко проводил в тайгу своего друга Чумго. Всю дорогу разговаривали о неслыханной птице и решили: чего бы ни стоило — добыть ее.

— Когда возьмем, бойе́,[2] птицу, вместе жить станем. Я рядом поставлю чум. Пьятухх! Все шайтаны провалятся. Весело заживем, бойе́, счастливо.

II.

Торговый человек Петр Абрамыч Трындин уже седьмой год живет в вершине речки Бирьякана, в глухой тайге: до ближнего села и то верст полтыщи, как небольше. За все время только два раза выезжал в село, очень труден путь. Сначала один жил, потом жену припла́вил, приказчика Спиридона с семьей, обзавелся хозяйством: корова была с лошаденкой, кошка, шесть собак. Бывало, придут тунгусы за покупками, только языками прищелкивают, разглядывая лошадь и корову, — впервые видят.

— От так зверь!

А прошлой весной привез торговый горластого петуха и двух молодок. С курицами как-то веселее стало: клохчут, яйца несут, цыплят выводят. А петух, как урядник на ярмарке, — гордо ходит, за порядком следит.

* * *

Вот и зима отлютова́ла, весна идет, понесло дурманным хвойным духом. Но приказчика Спиридона, долгобородого, на кривых ногах мужика, ничего не радовало: баба всю зиму хворала, лопата-лопатой сделалась, а с весны ребеночек их всё животом скучая, да на второй день Пасхи… пришлось гробовину делать.

— Не тужи. Еще трое остались у тебя, хватит, — утешал хозяин.

А хозяйка, Домна Степановна, обнявшись с Дарьей, сидели на завалинке и выли в голос. Горько без священника ребенка зарывать, без отпеванья. Вот она, тайга! Вот оно где горе-то.

* * *

И вечер прошел, и ночь. Гробик в чистой комнате поставили, по углам зеленые пихты укрепили, на пол набросали хвои.

В ночь весенним туманом обволокло тайгу, и утро было в тумане.

Спиридон могилу на угорине под вековечным кедром рыл.

Слышит сквозь туман переливчатый гортанный крик, словно песня:

— А-гы-ый-лё! А-го-о-ой.

Прислушался, бросил лопату, да бегом к хозяину:

— Орда идет!

— Ну! Неужто тунгусы? Ах, черт-те дери! Вот беда, — засуетился Петр Абрамыч, и его румяное лицо вдруг побагровело. — Малютка-то. Гробик-то… Ах, ты, Боже мой.

— Эй! живой ли?.. Петрушке-ей!.. — звенели, приближаясь голоса.

— Живой, живой! Иди! — закричал торговый, приставив ко рту сложенные щитком руки. — Ах ты… Как же быть?… — обратился он к приказчику. — Прикрой плотней дверь-то и комнату… В кухне почаюем. А то увидят гроб, сбегут.

Приказчик кинулся домой.

— Всё ли хорош? Здоров ли? — показались Ивашка с Чумго. — Хворь не живет-ли у тебя?

— Всё благополучно, заходите, — улыбаясь пошел торговый им навстречу. — А у вас как?

— Плёхо, — сказал печально Ивашка. — Вот батька сдох маленько… совсем кончал. У Чумго брат сдох да матка. Плёхо.

— А-я-яй, а-я-яй, — притворно крутил рыжей бородой Петр Абрамыч, шагая с тунгусами к дому.

* * *

На столе кипел самовар. Домна Степановна, переваливаясь, как утица, плавала по кухне с тарелками, бутылками, а у печки копошилась с заплаканными глазами Дарья.

— Якши, — сказал Ивашка, нюхнув вкусный воздух, и закрестился на бутылки.

— Ну, с праздничком, — сказал торжественно хозяин. — Пасха, ведь, праздник. На-ка, выкушайте водочки. Христос воскресь!

— Воскресь дак воскресь… Ладна.

Распоясались, вспотели. Вино крепкое. Пили молча.

В головы хмельной угар вползал.

Вдруг Чумго подмигнул Ивашке и заголосил:

— Куре-куку-у!..

— Пьятух! — прыснул смехом Ивашка. — Кажи пожалуста, давай сюда птиса. Купить будем. — Он вытащил из-за пазухи большой кожаный кисет и звякнул:

— Во!

У торгового глаза зашмыгали, как мыши в клетке. Он подбоченился, перекинул ногу на ногу и, глядя в сторону, забарабанил по столу:

— Что-ж… можно. Эй, Дарья, поймай-ка скорей петуха! Можно и продать. У нас заветного ничего нет, — равнодушно тянул он, но голос его вилял.

Тунгусы нетерпеливо задвигались, закашляли, поглядывая вслед скрывшейся кухарке.

Вот раздалось тревожное клохтанье, отворилась дверь: крупный красивый петух, спрыгнув с рук Дарьи, гордо огляделся и пустил горлом хрипунок.

— Йе́! — восторженно покачали головами тунгусы и захохотали, когда петух вдруг клюнул проползавшего таракана.

— Эй, Петрушка! Вели: пущай гаркат. Ку-ре-ку!