Петербургский сыск. 1874 год, апрель

– Что вы, Иван Дмитриевич, Господь с вами. Мне лестно, что начальник сыскной полиции, который, к сожалению, не так часто балует нас своим присутствием.

– И слава Богу, – улыбка не сходила с губ Путилина. – значит, вы сами справляетесь с поимкой преступников.

– Что есть, то есть, – произнёс Холодович, переполненный гордостью и похвалой.

Пустой разговор продолжился бы далее, если бы в дверь без стука (прямо, как Миша, промелькнуло в голове Ивана Дмитриевича) не заглянул полицейский и потом отступил в сторону, пропуская в кабинет Петра Ткаченко, по прозвищу Голдыш. Невысокий, широкий в плечах и руки, словно у кузнеца большие, но бледные и без каких бы то ни было грубых следов, Петька всю жизнь воровал и никогда по—настоящему не работал. Зачем? Когда—то он заявил судебному следователю, если деньги сами плывут к тебе, только успевай их подбирать.

– Ну, здравствуй, Петя, – первым произнёс Иван Дмитриевич.

Голдыш остолбенел на пороге и втянул большую, расчёсанную голову в плечи.

– Здравия желаю, Ваше Превосходительство, – выговорил каждый звук в приветствии, хотя маленькие глазки бегали и выражали беспокойство, но лицо окаменело.

– Ты, Петя, проходи, не бойся, – Путилин посмотрел на Мишу, который поднялся и придвинул стул поближе к начальнику сыска, – вот присаживайся, – указал рукой. – есть у меня несколько вопросов к тебе.

Голдыш присел, положив руки на колени, посмотрел на помощника пристава, ожидая от Холодовича слов поддержки, но тот молчал. Петка терялся в догадках, зачем он понадобился Ивану Дмитричу. Этого болвана помощника пристава можно обвести вокруг пальца, а вот старую ищейку Путилина так просто не обвести. Про него целые легенды среди преступников ходят.

– Да, я всегда готов, Ваше Превосходительство, – Голдыш взял себя в руки.

– Петя, – поморщился Путилин, память – у тебя короткая или позабыл моё имя—отчество.

– Никак нет, – Голдыш отвечал по—военному, – не забыл, но не привык так запросто с… – и умолк.

– Пустое, Петя, все пустое и чины, и должности, главное, чтобы человеком остаться, а не превратиться в бездушное животное. Вот волки, когда стадо режут, у них только голод, а человеком иные чувства движут. – Холодович внимательно смотрел на начальника сыска и не пропускал ни единого слова, боясь, как бы не стал Путилин интересоваться убийцами птичника, – Мне тут сказали, что знатным ремнём ты подпоясываешься, – Иван Дмитриевич бросил на стол ремень, которым задушили птичника.

Голдыш хотел вскочить, но на плечи надавили руки Жукова.

– Иван Дмитрич. – взмутился помощник пристава, – вы ж обещали.

– Обещал злоумышленников, которых этот господин назовёт не трогать, – трость Путилина упёрлась в ткаченкову грудь, – их и не трону, – потом повернул голову к Голдышу, – так признаешь ремень или нет?

– Нет, – прошипел Петька и повернул голову к Холодовичу, ища защиты от произвола сыскного начальника.

– А Кузя Добрянский так и показал, что Петя снял ремень и набросил на шею, но прежде стукнул бедного старика молотком. Так было, Петя? Или врет Добрянский?

– Нет, Иван Дмитрич, на это меня не возьмешь, – Голдыш перешел на «ты», – не мог Кузя тебе такого сказать, его—то в столице давно нет.

– Здесь ты прав, хотел Добрянский уехать, да незадача, паспорт ему только сегодня обещали.

Петя снова сделал попытку подняться, но Жуков крепко держал за плечи.

– Зачем ты, Петя, к дому птичника заявился утром, неужто не знал, что меня вызовут? Подозрение хотел отвести?

– Да не думал я, что так обернётся.

– Все, – поднялся Путилин, – меня служба ждёт. Надеюсь, – Иван Дмитриевич обратился к побледневшему Холодовичу, – доставите Петюню в сыскное отделение без происшествий.

– Так точно.

После того, как Голдыша увели, начальник сыскной полиции поворотил лицо к Ивану Егоровичу:

– Побольше доверяйте голове, а не словам закоренелых преступников. Разрешите откланяться.

Глава тринадцатая. На Сергиевской улице

Николай Алексеевич Ребров, дядя убиенного Сергея Мякотина, столицу навещал не так часто, дел хватало в Херсонской губернии, каждая десятина земли посчитана, каждая животина в хозяйстве, будь то крова, бык или овца, заклеймена, но денег на столичную квартиру не жалел и выкладывал тысячу рублей серебром в год за целый этаж на Сергиевской улице господину Ромолову. К тому же при квартире содержал служанку, которая не только следила за порученным ей помещением, но и готовила обеды в редкие приезды Николая Алексеевича, хотя он чаще посещал ресторации, нежели садился за стол в собственной столовой.

С утра на Сергиевскую улицу направился штабс—капитан Орлов, не ожидая от посещения особенного результата. Что могли знать о Мякотина там? Ну, жил он изредка на квартире и что? Очередной тупик.