Петербургский сыск. 1874 год, апрель

– Вот это не могу знать, тут вернулся ихний третий приятель, они расплатились и вышли.

– Ты их больше не видел?

– Нет.

– Точно?

– У меня память на лица хорошая, иной раз помогает на службе.

– Как выглядели они?

– Гимназист?

– Как гимназист я знаю, – Миша почесал щёку, – вот тебе карточку показал, нет, те двое в цивильном.

– Обычно, – пожал плечами буфетчик, – тёмные пальто…

– Платье меня не интересует, – оборвал хозяина самовара, стаканов и чашек Миша, – его сменить можно, тем более, что погода становится теплее и солнечнее, рост, лица, какие—либо приметы.

– Одному лет около двадцати, высокий, с усами, но знаете, такие редкие, не иначе недавно появились, второй пониже меня росточком и мне показалось моложе на два—три года.

– Ты их при встрече узнал бы?

– Да, – уверенно ответил буфетчик, – узнал бы.

– Тогда я могу рассчитывать на твою помощь?

– Несомненно.

– Когда они вышли, ты случаем не заметил, куда они направились?

– Никак нет, мне надо было обслуживать господ.

– Хорошо, – кивнул головой Миша, – я больше тебя не задерживаю, – и Жуков поднёс к губам чашку, отхлебнув маленький глоток слегка остывшего ароматного напитка.

Свою поездку Жуков сравнивал с погоней, только вот погоней за тенями недавнего прошлого.

Но вот погоня, настоящая погоня, как встарь, вскочил на коня и вперёд ха разбойниками. Ветер в лицо, ветви деревьев хлещут по ногам, а ты несёшься без остановки, чтобы схватить злодеев и привести в качестве трофея в кандалах.

Красота.

Миша размечтался и чуть, было, не опоздал на поезд. Дорога вновь вела в Стрельну, туда, где началось расследование и закончилось путешествие по столь короткой жизни Сергея Мякотина, учащегося кронштадтской гимназии, так и не сумевшего вступить во взрослую жизнь.

Жуков вошёл в вагон последним, когда кондуктор начал закрывать дверь вагона. Железнодорожный работник раздражённо засопел, но произнёс довольно спокойным голосом: «Прошу!»

– Благодарю, – пробурчал запыхавшийся Миша и прошёл дальше в вагон, где устроился у окна.

Иной раз Жуков изумлялся избирательности памяти, то начнёт ни с того, ни с сего рисовать картины только минувших событий, а то и из далёкого прошлого. Отчего—то сейчас он вспомнил одно из первых дел, когда ещё совсем юный, с нежным пушком над верхней губой, он почувствовал себя равным Видоку и нарисованному фантазией Эдгара По мосьё Дюпену. Сколько в то время набил шишек. Хорошо, хоть шишек, а не сделал непоправимых ошибок, из—за которых, сгорая со стыда, сбежал бы из сыскного отделения. И спасибо Ивану Дмитричу, что тогда не поставил крест на заносчивом агенте, а взял под крыло молодого сотрудника и начал ненавязчиво, а как само собой разумеющееся, обучать профессиональным азам.

Что стоила та история, когда он заметил га Невском ВенькуСтодолю, разыскиваемого за разбойное нападение, и начал за ним следить. Тогда казалось, делает так умело, что преступнику никогда не догадаться о Мишиной слежки. Ходил долго, часа четыре, то по кабакам, то по каким—то лавкам, то забрёл на постоялый двор. Жуков расслабился, вот, мол, Сенька в его руках, да не тут—то было. Стодоля давно приметил молодого агента и водил за собой, как телка на верёвочке. Хорошо, что ножом не сделал Мише дополнительных отверстий в теле, а только ударил по темечку кожаной дубинкой, наполненной дробью, и сбежал.

Молодой помощник получил не только головную боль от удара, но и обидный выговор от Путилина не за то, что упустил преступника, а что так бездарно поставил себя под удар. Надо было всего лишь доложиться, что Сенька в городе, а дальше нашли бы. Это кажется обывателю, столица велика, да спрятаться в ней негде, с умом всякого найти можно, в особенности такую личность, как известный в определённых кругах Стодоля, не всё ли равно днём раньше, днём позже.

И дело было не в пробитой голове, а в уроке, полученном Мишей от Ивана Дмитриевича.

Путилинский помощник вновь ёрзал в уютном поезде и смотрел в окно, не замечая ни проносящейся мимо возрождающейся после зимней спячки природы, ни серых крыш домов, над которыми тоненькими змейками вился дым, ни кондуктора, стоящего над ним и в третий раз спрашивающего билет.

– Что? – наконец очнулся от мыслей Миша.

– Извиняюсь, ваше благородие, – у вагонного служащего глаз намётан, – ваш билет.

Жуков протянул кусок плотной серой бумаги, не давала никаких поблажек служба в сыскном отделении, приходилось оплачивать проезд не только на поездах и речных судах, но и на извозчиках. Хорошо, если попадался знакомый по каким—либо делам, либо, прослышанный отакого рода полицейской службы. Вот и приходилось иной раз тратить деньги из собственного денежного довольствия.

– Любезный, ты случаем четвёртого числа в четырёхчасовом не обслуживал пассажиров до Стрельны? – на всякий случай поинтересовался сыскной агент.

– Четвёртого? – Сморщив лоб, повторил кондуктор. – Четвёртого мы возвращались, утренним в одиннадцать и в шесть по полудни.

– Спасибо, любезный, – и Миша отвернулся к окну, тем самым показав, что разговор окончен.