Петербургский сыск. 1874 год, февраль

Вошедшие сыскные агенты остановились на пороге, перед ними колыхалось людское море – оборванное, с испитыми лицами и грязными руками, страшное. Оно пило, ело, ругалось, бегало, кружилось, как будто в каком—то водовороте.

Становилось жутко, но не в первый раз приходилось появляться в таких заведениях, здесь непременно должен быть Сенька Кургузый или его подручный и правая рука – Спиридон Кожевников, по кличке Спирька—Ножик, получивший свое прозвище за мастерское владение указанным оружием.

Жуков скорее почувствовал, чем услышал, позади кто—то за ним крадётся. Он обернулся, но так неловко, что поскользнулся на льду, ещё осенью бывшей здесь лужей и, всплеснув неловко руками, повалился на спину.

Дыхание перехватило, но через некоторое время вошедшие помощники по поручениям начальника сыскной полиции вздохнули полной грудью и направились в левый дальний угол, где хоть и сидело достаточно народа, но можно было найти место или во всяком случае, отодвинуть в сторону пьяных.

Иван Дмитриевич испытывал определённое нетерпение и поэтому сам спустился на первый этаж к дежурному чиновнику, который поднялся со своего места при приближении начальника.

– Никто из помощников не появлялся?

– Никак нет, – ответил чиновник.

Путилин тяжёлыми от усталости шагами направился назад в кабинет. Кто бы спросил его: по какой такой надобности ему понадобилось спускаться вниз? Он бы не смог ответить, ведь если никто не соизволил прийти к нему с докладом, значит никто и не вернулся с новостями.

Первым должен был вернуться Жуков. Из молодых, но голова на плечах есть, недаром губернский секретарь, но далеко пойдёт. Глядишь, и должность начальника сыска ему окажется по зубам, а может к тому времени во всей империи появятся отделения. Вот тогда можно и преступников в такой узде держать… Иван Дмитриевич улыбнулся. Когда почти восемь лет тому создавалась сыскная полиция в столице, даже министр внутренних дел со скептической улыбкой воспринял это заморское новшество, хотя там существовали подобные департаменты уже давно. Но, слава Богу, скоро появятся отделения в крупных городах, вот на очереди Варшава, Киев, Москва, а там и до Сибири руки дойдут. Губернские полицейские власти без желания воспринимают новшества, все по старинке, лишь бы передать по инстанциям, а там пусть другой отвечает. Вот и получается, чем больше бумаг, тем меньше настоящего дела, а преступники не дремлют, пользуясь таким попустительством властьпридержащих.

В последнее время Ивана Дмитриевича все больше беспокоили такие мысли. Хоть и шёл сорок четвёртый год, но здоровьице пошаливало, то в спине кольнёт так, что с места не сдвинуться, то печёнка, или что там доктора усмотрели, даст знать. Мысли об отставке нет—нет, да и посетят.

Путилин поморщился, ощущая во рту непривычную горечь.

– Что они там, – с досадой произнёс вслух. Стакан был руст, а спускаться к дежурному чиновнику, где стоял маленький самовар не хотелось.

Часы, висящие за спиною, пробили двенадцать, но Иван Дмитриевич продолжал стоять, заложив руки за спину, смотря сквозь покрытое белыми узорами окно на улицу. Угадывались за стеклом только расплывчатые контуры фонарей. Мысли, поначалу прыгавшие с одного предмета на другой, приобрели ясность, и теперь представлялась картина преступления на Курляндской. Хотя и довольно смутная, но контуры начинали прорисовываться.

Прождав с полчаса, Путилин достал из нижней части шкапа подушку и тёплую шаль, принесённые давно, как только сыскное отделение было переведено на Большую Морскую. В первую же ночь, что остался в кабинете, он промучился, приспосабливая под голову шапку, а, сам укрываясь, шинелью. Теперь он прилёг.

Громадный кабинет, освещённый одною масляной лампой под зелёным абажуром, горевшей над письменным столом, тонул в густой темноте.

Иван Дмитриевич долго смотрел на лампу, потом закрыл глаза и провалился в тёмную пучину полудрёмы.

Не будь руки в карманах, Жуков может и удержался бы на ногах, но тут рухнул мешком, словно кто—то незримый подставил ногу. Упал спиною на острую ледышку так, что перехватило дыхание. В глазах не потемнело.

И только сейчас Миша заметил, что перед ним выросла большая чёрная фигура, лица не было видно, но губернский секретарь почувствовал, как перед лицом что—то пролетело, обдав волной холодного воздуха, и каким—то приглушенным звуком «эх», вырвавшимся из губ нападавшего. Жуков от неожиданности даже прикрыл глаза, но тут же их раскрыл, угадав, что незнакомец отвёл руку назад, для нового замаха. Миша хотел было отодвинуться в сторону, но тело слушалось не головы, а какого—то звериного инстинкта и он откатился в сторону, сделав один или два оборота, не успел сообразить. Как в руке оказался пистолет, он и сам не понял, прогремел, разорвавший тишину, выстрел, отдавшийся эхом вдоль канала. Но, видимо, пуля пролетела мимо.