Петербургский сыск. 1874 год, февраль

– Сегодня, значит, Государя повидали? – восхищённо с придыханием произнесла Глаша. У самой светились глаза, словно это она сегодня побывала на приёме во дворце.

– Повидал, – Иван Дмитриевич потянулся за чайником.

Женщина еще с минуту постояла, хотела послушать рассказ и, вознамериваясь что—то сказать, но так и не решилась, только махнула рукой и пошла к двери, у которой обернулась:

– Ещё что надо, Иван Дмитрич?

– Нет, нет, – Путилин произнёс, не поворачивая головы, продолжая наливать в чашку чай, аромат которого разнёсся по гостиной, – ступай, если что надо, то я сам.

Стеариновые свечи, не зажигаемые по другим дням и скромно стоящие на столике, разливали яркий свет по комнате. Путилин в честь награждения решил их зажечь.

Не каждый день изволит принять Его Императорское Величество. Конечно, Иван Дмитриевич был горд этим обстоятельством, но давила на плечи усталость. В сыскном всего двадцать восемь сотрудников и это на всю семисоттысячную столицу. Каждый день прибывают из разных мест люди. Вот ещё недавно дома едва до Екатерининского канала доходили, а сейчас строятся уже и за Обводным. Там и раньше неспокойно бывало, а по нынешним временам самая бандитская слобода, что ни день так грабёж или нападение на мирных поселян, хорошо, что в ход ножи редко идут, а так…

Иван Дмитриевич поднялся и достал из заветного шкафчика бутылку настойки, привезённой из далёкой Сибири одним знакомым купцом и настоянной, как тот говорил, чуть ли не на пятидесяти травах. Налил маленькую рюмку, посмотрел сквозь неё на свет. Напиток заиграл золотистыми лучами.

Настойка была слегка пряной и немножко горчила. Путилин позволял себе иногда фужер—другой вина или рюмку кое—чего покрепче, но никогда не имел к крепким напиткам склонности, даже четыре года тому, когда душу разрывало на части от того, что с позволения высокого начальства жена Ивана Дмитриевича получила разрешение на развод из—за его постоянных измен. В дома опустело, и Путилин стал задерживаться сутками на службе, чтобы только не возвращаться в безмолвную квартиру. И даже тогда он не стал искать дно в стакане, чувствуя собственную вину за происшедшее.

Глава вторая. Происшествие на Курляндской улице

Утром 9 февраля, в субботний день масленичной недели в полицейскую часть явилась обеспокоенная хозяйка доходного дома по Курляндской улице госпожа Панова. Она заявила, что третий день приходят из артели скорняков и пытаются разыскать живущих в подвальной квартире работников.

Несколько раз к ним стучались, но тщетно. Внутрь нет возможности заглянуть – дверь заперта, окна плотно закрыты занавесками.

Исчезновение жильцов и тишина в квартире насторожили хозяйку. Заподозрив

неладное, а то и преступление, она попросила, чтобы околоточный ради успокоения соблаговолил распорядиться взломать дверь и проникнуть в жилище.

– Голубушка, успокойтесь, – околоточный протянул встревоженной женщине стакан воды, она не стала противиться, но и не пригубила.

– У меня на сердце тревожно, – произнесла госпожа Панова, – их шесть душ. Живут у меня, почитай, лет пять и никогда такого не бывало, чтобы они так все бросили и без предупреждения съехали.

– Нет ли, госпожа Панова, за ними какого—либо долга?

– О, что вы! – женщина скользнула по лицу околоточного взглядом. – За прошедшие годы не было ни единого случая, чтобы Морозов задержал оплату. Нет, нет, – запротестовала она, – не может быть! Я подозреваю здесь злодеяние, – она понизила голос, словно кто—то сторонний мог услышать ее слова, – прошу вас, ломайте дверь.

– Хорошо, если таково ваше желание.

– Да, да, господин полицейский, я прошу вас.

Через четверть часа околоточный в сопровождении хозяйки шествовал на Курляндскую, хотя участок и находился недалеко, но полицейский то и дело подносил руки к мерзнущим ушам.

– Однако и морозец нынче, – бросил он впервые за время пути у самой квартиры, дверь в которую надо было взломать. Не доверяя словам хозяйки, околоточный самолично заглянул в каждое окно, которые находились на уровне земли. Для этой цели ему пришлось несколько раз становиться коленями на рогожку, принесённую услужливым дворником.

– Третьего дня я видел Степан Иваныча.

– Утром, вечером? – нетерпеливо спросил полицейский, отряхивая с пол шинели несуществующую грязь.

– Вечером—с, Ваше благородие, вечером—с, они с семейством вернулись.

– Что я должен тебя за язык тянуть, дубина.

– Часу десятом, а может и одиннадцатом. Я, ваше благородие, часов не имею, а звон прослушал.

– Понятно, – околоточный потёр руками уши, – а после?

– Опосля, нет, – дворник склонился в полупоклоне, – они, как вошли, так более я их не видел.

– Неси топор.

– Топор? – переспросил дворник.

– Чем ты дверь ломать будешь? – произнесла вмешавшаяся в разговор госпожа Панова.

– Сей минут, – и, поставив лопату у лестницы, спускавшуюся на семь ступенек вниз к подвальной двери, где располагалась квартира жильцов, дворник побежал в свою каморку. Через некоторое время он вернулся и протянул топор околоточному.

– Ты что, сволочь, мне суёшь? – Рассвирепел полицейский, – ломай.