Петербургское действо

— Наше общество васъ не унизитъ. Мы тоже офицеры войскъ Его Величества, объяснилъ Григорій.

— Русскаго войска?

— Ну, да, русскаго. Мы не въ мундирахъ, потому что заѣхали сейчасъ съ охоты.

Нѣмцу, очевидно, показалось послѣднее заявленіе Орлова сомнительнымъ.

«Эти двое дюжихъ парня врядъ — офицеры. Скорѣе два русскихъ бюргера», подумалъ ротмейстеръ, приглядываясь съ обоимъ и затѣмъ вдругъ крикнулъ въ дверь… Явились два рейтера голштинскаго войска.

— Уберите все это вонъ! Приказалъ онъ по-нѣмецки, показывая на столъ. И вы тоже — вонъ. Fort! Fort!..

— Ruhig!.. Кто тронетъ этотъ столъ, тому я расшибу голову объ стѣну, крикнулъ Григорій по-нѣмецки.

Рейторы остановились у дверей.

Хозяинъ Дегтеревъ показался смущенный за ними. Офицеръ грубо захохоталъ въ отвѣтъ на угрозу и сбросилъ шубу и шапку. Затѣмъ, подойдя къ столу, онъ взялъ первую, попавшуюся подъ руку мису съ рыбой, шлепнулъ ее на полъ, и взялся было за другую.

Алексѣй и Агаѳонъ ахнули. Григорій Орловъ выскочилъ изъ-за стола и однимъ ударомъ кулака опрокинулъ ротмейстера навзничь, на его же шубу.

— Ко мнѣ! ко мнѣ! Бей ихъ! закричалъ ротмейстеръ по-нѣмецки.

Рейторы бросились было на Григорія; но одинъ изъ нихъ попалъ подъ руку Алексѣя Орлова и, сбитый съ ногъ, отлетѣлъ на стараго лакея, котораго своимъ паденіемъ сшибъ-тоже съ ногъ… Рейторъ такъ застоналъ, что товарищъ его быстро отступилъ самъ.

Въ минуту Алексѣй вышвырнулъ обоихъ солдатъ изъ горницы и заперъ дверь на щеколду.

Между тѣмъ, Григорій Орловъ уже ухватилъ толстаго ротмейстера за шиворотъ и, сѣвъ на него верхомъ, тащилъ его за шею и подъѣзжалъ на немъ къ самому столу. Голштинецъ побагровѣлъ отъ напрасныхъ усилій, отчаянно барахтался и хрипѣлъ.

— Алеша! Держи свинью! Гни! крикнулъ Григорій, слѣзая съ ротмейстера. Передавъ его въ руки брата, онъ взялъ со стола большую миску и, опрокинувъ ее на голову ротмейстера, облилъ его остатками еще теплой похлебки, а, затѣмъ, надѣлъ опорожненную миску ему на голоеу.

Вся голова офицера ушла въ нее. Григорій съ большимъ усиліемъ, сопя и кряхтя, бережно согнулъ на головѣ Голштинца мѣдную мису и, сдвинувъ края на щеки, подогнулъ ушки подъ его жирнымъ подбородкомъ, лишь слегка поранивъ ухо и помявъ шею. Затѣмъ, онъ велѣлъ брату выпустить ротмейстера изъ-подъ себя и, оттолкнувъ его въ уголъ, крикнулъ злобно смѣясь.

— Вотъ вамъ новая голштинская каска! A имя мое — Орловъ.

Офицеръ совершенно обезумѣлъ отъ всего совершеннаго вдругъ надъ нимъ и, качаясь, какъ пьяный, отодвинулся и сѣлъ на лавку. Онъ притихъ сразу и съ телячьимъ взоромъ глядѣлъ на братьевъ изъ-подъ миски. Руки его поднялись было безсознательно разогнуть ушки на подбородкѣ и снять мису, но, тронувъ ихъ, онъ и пробовать не сталъ. Онъ обомлѣлъ отъ изумленія, смутно понявъ, что случилось что-то невозможное, даже немыслимое.

Миса, плотно обхвативъ затылокъ и темя, торчала надъ лбомъ въ видѣ чепца, а загнутыя широкія ушки держали ее и не позволяли не только снять съ головы, но даже чуть-чуть сдвинуть. Чтобъ разогнуть миску нужна была та же сверхъестественная сила, которая надѣла ее. Голштинецъ сидѣлъ недвижно и ошалѣлымъ взоромъ глядѣлъ на одѣвавшихся наскоро враговъ.

— Гутъ? А? Гутъ что-ли? смѣялся, одѣваясь, Алексѣй.

Агаѳонъ быстро и злобно собиралъ посуду въ погребецъ, изрѣдва косясь на главную мису, не достававшую теперь въ приборѣ. Увы! Она неожиданно получила совершенно новое назначеніе.

Братья вышли въ сѣни. Рейторы вѣжливо пропустили силачей. Чрезъ нѣсколько минутъ Орловы уже скакали въ саняхъ по дорогѣ въ Петербургъ.

— Скверно! Погорячился ты. Скверно! повторялъ Алексѣй брату. Имя-то онъ не слыхалъ; но по мисѣ узнаютъ, кто такіе съ нимъ пошутили. Теперь не слѣдъ было гнѣва государя на себя обращать. Ты знаешь, какъ онъ за голштинцевъ своихъ обижается всегда.

Агаѳонъ, сидѣвшій бокомъ на облучкѣ около кучера, бормоталъ себѣ что-то подъ носъ и махалъ руками по воздуху отчаянно и злобно. Наконецъ, онъ обернулся къ господамъ и сказалъ внѣ себя отъ ярости.

— Отдуть бы здорово! Такъ!! Слѣдъ!! Чтобъ помнилъ бестія. Такъ нѣтъ! Добро свое зря портить. Финты-фанты показывать!

— Да на мисѣ-то вырѣзаны еще большія литеры: глаголъ и онъ! прибавилъ Алексѣй.

— Не будьте въ сумленіи, язвительно отозвался Агаѳонъ, и безъ литеръ узнается, кто такое колѣно отмочилъ. Нешто всякій это можетъ? воскликнулъ онъ вдругъ. Вашъ покойный родитель, да вы господа, его дѣтки. Кабы даже и не ваша посудина была, такъ всякій, глянувъ на его башку, скажетъ, что миска господъ Орловыхъ. Я бы взялъ на себя, помолчавъ, серьезно выговорилъ старикъ, да не повѣрятъ… Какъ вы полагаете, Григорій Григорьевичъ?.. A то я возьму на себя, скажу, я молъ. Мнѣ что-жъ сдѣлаютъ?

Оба брата вдругъ такъ громко, раскатисто захохотали на это предложеніе, что даже пристяжныя рванули шибче. Агаѳонъ сердито махнулъ рукой и, отвернувшись лицомъ къ лошадямъ, обидчиво молчалъ вплоть до Петербурга?