Петербургское действо

A сановникъ, весь высунувшись въ окно, задыхался и былъ пунцовый отъ дикаго чувства, клокотавшаго въ немъ. Казалось, онъ наслаждается…. Но вдругъ раздался страшный ревъ. Десятки голосовъ вскрикнули въ разъ, десятки бревенъ, тучи каменьевъ, градомъ посыпались со всѣхъ сторонъ на карету, на лошадей. Большое бревно взмахнуло въ воздухѣ передъ лошадью форейтора и лошадь, отъ сильнаго удара въ лобъ, отуманенная, повалилась на земь. Другая рванула въ бокъ и запутала постромки. Еще мгновеніе и эта толпа, разносившая площадь, разнесла бы въ пухъ и прахъ и цугъ коней, и карету, и сидящихъ въ ней.

Но сановникъ быстро отворилъ дверку, выступилъ одной ногой на ступеньку и крикнулъ на толпу повелительнымъ голосомъ:

— Смирно! Не узнали! Забыли! Я герцогъ Биронъ!… Биронъ, хамы!

Въ мгновеніе толпа стихла и отхлынула отъ кареты. Имя это, каждаго еще въ колыбели заставлявшее трепетать, и теперь заставило почти безсознательно бросить то, что было въ рукахъ, и спасаться…. Старики и пожилые, признавшіе въ лицо страшное исчадіе адово, отшатнулись, творя молитву. Черезъ нѣсколько секундъ карета могла уже повернуться на освобожденномъ пространствѣ. И среди мертваго молчанія направилась она въ Милліонную, чтобы объѣздомъ достигнуть дворца принца.

VI

Графиня Мартарита за послѣдніе дни разцвѣла, какъ пышная роза, и была еще красивѣе. За эти дни все ладилось у нея, все удавалось, все начинало сбываться.

Многіе знакомые пріѣзжали къ ней, даже тѣ, которые давно не бывали. Всѣ являлись съ распросами: правда ли, что она спасла Орловыхъ, когда никто не могъ этого сдѣлать? И если старый брюзга Іоаннъ Іоанновичъ захотѣлъ помириться съ внучкой ради личной выгоды, то тѣмъ болѣе посторонніе считали нужнымъ скорѣе подружиться съ графиней-иноземкой, которая оказалась вдругъ нечаянно и негаданно сильной при дворѣ личностью.

Никто не зналъ, какимъ образомъ удалось Маргаритѣ освободить изъ-подъ ареста и выхлопотать прощеніе братьямъ-буянамъ. Помимо Маргариты, только одинъ человѣкъ въ Петербургѣ зналъ, какъ это сдѣлалось, но никому не говорилъ. Mapгарита тѣмъ паче никому не объясняла ничего, отшучивалась, посмѣивалась. Когда ей намекнули о городскомъ слухѣ, что она просила лично государя, Маргарита изумилась, но промолчала. A дѣло было очень просто.

Государь когда-то сказалъ дядѣ по поводу Орловыхъ:

— Дѣлай, какъ знаешь.

Жоржъ дѣлалъ все не такъ, какъ зналъ или хотѣлъ, а такъ, какъ зналъ или хотѣлъ его любимецъ Фленсбургь.

A этотъ небогатый, честолюбивый шлезвигскій уроженецъ, столь долго проживавшій въ ссылкѣ послѣ своей первой страсти, за которую и былъ сосланъ, не встрѣтилъ за всю жизнь ни одной женщины, которую бы могъ снова полюбить. Да и не до того было ссыльному! Отъ зари до зари думалъ онъ только объ одномъ: неужели судьба его не измѣнится, неужели, вмѣсто того чтобы быть русскимъ Остерманомъ или Минихомъ, онъ умретъ ссыльнымъ нѣмцемъ въ маленькомъ городкѣ?

Вызванный недавно государемъ, прощенный и назначенный состоять при Жоржѣ, Фленсбургъ ожилъ. Честолюбивыя мечты вновь заговорили въ немъ и онъ видѣлъ, что нѣкоторыя уже сбываются… Онъ очутился сразу на пути къ блестящей каррьерѣ. Уже теперь, хотя и случайно, дѣлается въ Петербургѣ черезъ глупаго Жоржа, вліяющаго на государя, все то, что хочется ему, Фленсбургу. Прибывшій вновь прусскій посланникъ, любимецъ Фридриха, Гольцъ, какъ тонкій дипломатъ, замѣтилъ и понялъ сразу значеніе маленькаго адьютанта не только во дворцѣ Жоржа, не только въ Петербургѣ, но и для всей Россіи. И онъ сталъ искать дружбы молодого шлезвигскаго дворянина ради личныхъ цѣлей. Для посланца Фридриха II всякій былъ нуженъ.

Гольцъ не высказывался, держалъ себя сдержанно, почти таинственно, но не дремалъ и работалъ. Онъ плелъ громадную паутину въ которую хотѣлъ захватить всю русскую имперію.

Вниманіе Гольца къ Фленсбургу было и лестно ему, и тоже имѣло огромное значеніе для него: оно удвоивало силу и вліяніе адьютанта.

А, между тѣмъ, судьба, любящая шутить и играть людьми, заставила этого Остермана, а, быть можетъ, и Бирона въ зародышѣ, быть въ свою очередь подъ вліяніемъ и почти совсѣмъ въ рукахъ у другого существа.

Фленсбургъ, вздохнувшій свободно въ Петербургѣ послѣ изгнанія, естественно долженъ былъ тотчасъ же испытать то, что было немыслимо въ ссылкѣ. Вскорѣ же по пріѣздѣ своемъ, встрѣтивъ на одномъ вечерѣ блестящую красавицу-иноземку, графиню Скабронскую, заговорившую съ нимъ вдобавокъ по-нѣмецки, Фленсбургъ быстро, какъ юноша, почти также, какъ и Шепелевъ, страстно влюбился въ Маргариту.

Къ его чувству примѣшивался однако, разсчетъ или соображеніе, что эта иноземка, равно говорящая хорошо по-нѣмецки и по-русски, красавица, умная и тонкая кокетка, можетъ быть великимъ подспорьемъ для всякаго человѣка, мечтающаго о блестящей каррьерѣ.