Петербургское действо

Оба рядовые прислушались и, подъ здоровый храпъ спящихъ на ларяхъ холоповъ, съ трудомъ разслышали шумъ полозьевъ и звукъ бубенцовъ. Они глянули въ окно и среди яркой, бѣлой улицы, освѣщенной какъ днемъ, увидѣли сани парой, съ кучеромъ чухонцемъ, а въ саняхъ что-то огромное, странное. За санями ѣхали верхомъ двое солдатъ.

— Рейторы! воскликнулъ Державинъ. Голштинцы!

— Ночью? Что-жъ бы это значило?

— Привезли въ саняхъ что-то. Да нѣтъ! Это живой человѣкъ, самъ встаетъ. Что за притча! Пойдемте на крыльцо…

Часовыя взяли ружья съ ларя и вышли.

IX

Чудовище, выползшее изъ саней при помощи рейторовъ, былъ, конечно, добравшійся кой-какъ въ городъ, несчастный ротмейстеръ. Солдаты ввели его подъ руки на крыльцо и стали вводить на лѣстницу.

Но часовые были уже внизу и, загородивъ лѣстницу, остановили и просили прибывшихъ.

— Къ Его Высочеству! загудѣло что-то по-нѣмецки изъ-подъ тулупа, наверченнаго надъ медвѣжьей шубой, тамъ, гдѣ предполагалась голова.

Часовые однако не рѣшались пропускать.

— Кто вы? Мы ночью не имѣемъ приказа впускать кого либо, помимо офицеровъ вашихъ; сказалъ Державинъ также по нѣмецки.

Офицеръ раскутался при помощи рейтеровъ. Молодые люди сначала остолбенѣли отъ удивленія при видѣ чего-то блеснувшаго и не сразу разглядѣли, что именно блеститъ на головѣ пріѣзжаго. Первое движеніе Державина было гнать всѣхъ троихъ вонъ; онъ вспомнилъ вдругъ о разныхъ глупыхъ шалостяхъ, которыя позволяли себѣ разные гвардейцы съ принцемъ Жоржемъ и которыя все учащались за послѣднее время, вслѣдствіе его доброты и безнаказанности со стороны начальства. Принявъ теперь вновь прибывшихъ за переодѣтыхъ балагуровъ, онъ быстро сообщилъ свою догадку Шепелеву. И оба часовые, отступивъ вверхъ лѣстницы, стали на порогѣ самыхъ дверей съ твердымъ намѣреніемъ не пропускать ряженыхъ озорниковъ.

— Небось тоже изъ отчаянной компаніи господъ Орловыхъ! подумалъ Державинъ. Изъ-за нихъ проклятыхъ самъ въ отвѣтъ попадешь.

Между тѣмъ, тоже поднявшійся офицеръ порывался рѣшительно войдти въ двери и лицо его было вовсе не забавно, голосъ вовсе не шутливъ. Къ тому же и офицеръ и солдаты были очевидно неподдѣльные нѣмцы.

— Я ротмейстеръ голштинскаго войска, сказалъ офицеръ на чисто нѣмецкомъ языкѣ. Прикажите сейчасъ вызвать камердинера Его Высочества Михеля. Сію минуту…

— Послушайте! замѣтилъ, на половину понявшій Шепелевъ, онъ не пьянъ ли? У него только на головѣ что-то диковиное! A мундиръ — ничего! Являться въ такомъ видѣ къ принцу, и голштинцу нельзя позволить. Онъ хоть и не ряженый, но дѣло то все-таки не ладно. Опросите его толкомъ въ чемъ дѣло.

Державинъ объяснилъ пріѣзжему то же подозрѣніе, по-нѣмецки спрашивая, что за причина его головнаго убора. Ротмейстеръ настойчиво, силой пролѣзъ въ переднюю мимо юныхъ часовыхъ, рѣзко заявивъ, что это не ихъ дѣло, и что объясненіе всего — тайна, которая касается одного принца.

Разбудивъ храпѣвшаго лакея, часовые поневолѣ велѣли ему идти будить главнаго принцева камердинира Михеля.

Парень, по имени Ѳома, съ просонья чуть не принялъ прибывшаго офицера за самаго чорта и перекрестившись, попятился на ларь.

— Ну, ну, небось. Иди будить… сказалъ Державинъ.

Ротмейстеръ, молча и угрюмо, сѣлъ на лавку около окна…

Серебряная миска ярко блестѣла и переливалась въ два свѣта: и въ лучахъ свѣчи и въ лунномъ свѣтѣ, падавшемъ въ обледенѣлое окно.

Рейторы почтительно стали у дверей около часовыхъ…

Державинъ и Шепелевъ, очнувшись отъ перваго удивленія и понявъ, что пріѣзжему не до шутокъ, переглядывались, кусая себѣ губы, и едва сдерживались отъ невольнаго смѣха.

Вышелъ, наконецъ, позѣвывая, сонный Михель и, вытаращивъ заспанные глаза, уперся, не подходя близко къ офицеру. Этотъ всталъ и приблизился, Михель ахнулъ и ругнулся по-нѣмецки, затѣмъ возопилъ хрипливо:

— Gott! Вы ли это, господинъ Котцау… Was hat man…

Но офицеръ его перебилъ.

— Уведите меня къ себѣ. Я вамъ все объясню. Теперь, обратился онъ къ рейторамъ, ступайте домой. Скажите, что я остался у Его Высочества. Тамъ, у себя, никому ни слова. Какъ сказано! Слышите!

Рейторы вышли и уѣхали. Часовые остались въ прихожей и Шепелевъ, упавъ на лари, началъ хохотать, закрывая ротъ руками, чтобъ не огласить хохотомъ спавшій домъ. Державинъ тоже смѣялся весело…

— Что же это такое? сказалъ, наконецъ. Шепелевъ.

— A вотъ на утро, встанетъ принцъ. объяснится машкарадъ этотъ. Можетъ, это новый шлемъ такой голштинцамъ данъ, острилъ Державинъ. Не даромъ, сказывали, что къ Святой всѣмъ полкамъ гвардіи перемѣна мундировъ будетъ. A вѣдь я эту фамилію что-то слышалъ. Котцау!? И не разъ слышалъ.

— Кострюля, какъ быть должно! выговорилъ. зѣвая, Ѳома, снова укладываясь на ларѣ, и не обращая вниманія на двухъ солдатъ-часовыхъ. Вотъ завтра принцъ нашъ перейметъ. Себѣ тоже такую надѣнетъ.

— Это же почему? спросилъ Шепелевъ, переставая смѣяться и удивленный отчасти той грубостью, съ какой парень отзывался о принцѣ, въ домѣ котораго служилъ.

— Почему! Этотъ нѣмецъ нашего каждодневно учитъ, На… какъ бишь, на шпатонахъ что ли? Ну вотъ на эдакихъ на длинныхъ тесакахъ что ли.

— Какой нѣмецъ?