Петербургское действо

Первый появился изъ сосѣдней горницы, куда дверь была пріотворена, еврей Лейба. Это былъ сухопарый, на кривыхъ ногахъ, съ рѣзкими чертами лица, сынъ Израиля; жидъ съ головы до пятъ, но еще молодой и даже, пожалуй, красивый; онъ сталъ и впился въ князя безпокойными глазами. Новый долгъ и новая уплата князя должна была болѣе всего потревожить Лейбу. И такъ ужь много денегъ пропадало за Тюфякинымъ, а теперь, очевидно, онъ будетъ просить опять новаго займа.

— Ну что, Іуда, слышалъ? выговорилъ грубо князь.

— Все слышалъ, отозвался Лейба. — И какъ зе не слышать! Но… и онъ растопырилъ руками въ воздухѣ, какъ бы заранѣе заявляя, что въ данномъ случаѣ, что касается до него, онъ ничего сдѣлать не можетъ.

— Ну, ты казанскую сироту не изображай! Нужно будетъ — такъ тебя же за бока! гнѣвно выговорилъ Тюфякинъ. — Самъ слышалъ. Что жъ я вру, что ли? Понялъ ты? Нужно коли платить, такъ кто же доставать будетъ, коли не ты!.. Нечего разводить руками.

Княжна Настя, услыхавшая изъ другой дальней комнаты голоса Лейбы и Глѣба, догадалась, что офицеръ Орловъ уѣхалъ и вышла тоже.

— Что такое? Зачѣмъ онъ пріѣзжалъ? спросила она выходя.

Тюфякинъ объяснился.

— Такъ поѣзжай къ Котцау сейчасъ же, уговори его. Гдѣ-жъ такія деньги достать! И сколько ихъ?

— И не помню! злобно выговорилъ князь Тюфякинъ. — Чортъ ихъ упомнитъ! Триста ли червонцевъ, пятьсотъ ли, я почемъ знаю! И проигралъ-то въ пьяномъ видѣ, сто лѣтъ тому назадъ.

— Такъ ступай скорѣе въ Рамбовъ. A тамъ и Елизавету Романовну попроси… Или пускай простятъ, или пускай прикажутъ скорѣе ихъ засадить и выслать. Хоть бы нынѣ вечеромъ. Приказать засадить не долго! выговорила княжна быстро и горячо.

— Зачѣмъ же это я буду просить засадить? Мнѣ какое дѣло? угрюмо отозвался Тюфякинъ.

— Ахъ, Господи! Да вѣдь изъ острога онъ тебя не достанетъ, будетъ черезъ пріятелей денегъ просить, а самъ-то вѣдь на запорѣ будетъ. Драться-то вѣдь ужь нельзя ему будетъ….

Князь поднялъ голову, посмотрѣлъ на сестру и вдругъ вскочилъ со своего мѣста.

— Ахъ, Настенька! Умница! Соломонъ, ей-Богу! Слышь ты, Іуда, вашъ только царь Соломонъ эдакъ-то вотъ разсуждалъ.

Князь разцѣловалъ сестру, повеселѣлъ и воскликнулъ:

— Такъ! Истинно! Вѣрно! Ловко! Зеръ гутъ! Или прощенье полное, или чтобы тотчасъ на цѣпь и въ Бѣлозерскъ!! Ѣду въ Котцау, а отъ него къ «Романовнѣ» нашей!

Но прежде, чѣмъ отправляться по дѣламъ, князь долженъ былъ отвезти сестру домой.

Настя, вернувшись къ себѣ, самоувѣренно и спокойно разсказала теткѣ и сестрѣ подробности своихъ визитовъ по городу, кого она видѣла и что говорила и что слышала. Все это было выдумкой, она все время своего отсутствія просидѣла у князя Глѣба. Но лгать на этотъ ладъ Настѣ приходилось уже не въ первый разъ. И эта ложь не только не смущала ее, не только не была ей въ тягость, но, видя какъ довѣрчиво и опекунша и Василекъ выслушиваютъ ея выдумки, Настя становилась съ каждымъ днемъ смѣлѣе и съ каждымъ днемъ относилась къ обѣимъ съ большимъ пренебреженіемъ. Она начинала считать себя неизмѣримо выше ихъ разумомъ и способностями.

— «Онѣ вѣдь дуры», поневолѣ, мысленно разсуждала она.

Между тѣмъ, за послѣднее время, бесѣды съ братомъ наединѣ приносили свои плоды. Онъ поучалъ сестру и готовилъ ее на самую распущенную жизнь, въ виду своей личной пользы.

XXIX

На Невской перспективѣ, за нѣсколько домовъ отъ Полицейскаго моста, полускрываемый рядомъ большихъ липъ и березъ, стоялъ двухъэтажный домъ, простой, но красивый. Архитектура его была того стиля, который само собою незамѣтно проникъ въ Россію и главнымъ образомъ въ Петербургъ, начиная съ Петра Великаго. Стиль этотъ чисто старый голландскій: простыя угловатыя формы всѣхъ очертаній, плоскія, рельефныя колонны, кое-гдѣ, какъ-бы вставленныя въ рамкахъ, скульптурныя украшенія, оттѣненныя желтой краской отъ бѣлаго фона стѣны; при этомъ очень высокая, крутая крыша, на которой не можетъ залежаться снѣжный сугробъ.

Домъ этотъ былъ выстроенъ однимъ родственникомъ и любимцемъ кабинетъ-министра Вольшскаго. Послѣ казни покровителя, владѣлецъ дома тоже пострадалъ и отправился въ ссылку. Теперь домъ этотъ принадлежалъ голландцу, явившемуся въ царствованіе Анны Іоанновны въ качествѣ вольнонаемнаго матроса, а теперь ставшему не болѣе и не менѣе какъ банкиромъ. Его фирма была извѣстна всему Петербургу и онъ сдѣлался кредиторомъ многихъ болѣе или менѣе крупныхъ личностей, чиновниковъ и офицеровъ на разныхъ ступеняхъ іерархической лѣстницы. Когда-то онъ былъ Круксъ, теперь же сдѣлался Ванъ-Круксъ. Но самъ хозяинъ матросъ, банкиръ, кораблестроитель, подрядчикъ и аферистъ на всѣ руки не жилъ въ домѣ, который пріобрѣлъ только ради того, что онъ напоминалъ ему немного его родину. Онъ жилъ на маленькой квартирѣ недалеко по Мойкѣ.

Домъ за годъ назадъ былъ занятъ пріѣхавшимъ въ Петербургъ съ молодой женой графомъ Кириллою Скабронскимъ. Здѣсь роскошно устроился промотавшійся внукъ графа Іоанна Іоанновича, котораго, наконецъ, привели въ отчизну на жительство уже совершенно стѣсненныя обстоятельства.