Петербуржский ковчег

Аполлон сел; на поручика посмотрел спокойно, удивляясь самому себе, — отчего-то уже не было желания бросаться на Карнизова с кулаками. Вряд ли перегорела ненависть или подействовала усталость; скорее спокойствие Аполлона было следствием той мысли, что рукоприкладством ничего не добьешься, между тем как, согласившись на беседу, можно что-то узнать о Милодоре и, быть может, чем-то ей помочь. А потом... кто знает, что на уме у Карнизова? Быть может, и в интересах Карнизова поскорее Милодору освободить?...

Когда Аполлон сел, у поручика правая бровь удивленно поползла вверх. Карнизов, видно, не исключал возможности, что Аполлон опять бросится на него. Видя же спокойствие Аполлона, поручик несколько расслабился, откинулся на спинку стула.

Слова поручика, с каких он начал беседу, были произнесены, можно сказать, почти приятельским тоном:

—Я на вас не в обиде... Понимаю ваши совершенно расстроенные чувства...

Аполлон молчал, глядя куда-то сквозь Карнизова; пожалуй, Аполлон сквозь Карнизова смотрел в себя.

Поручик продолжал:

—А если разобраться, у вас нет причин винить меня в ваших несчастьях. Я просто выполняю свой долг — и стараюсь делать это хорошо. Взять вас, к примеру... Вы же тоже стараетесь выполнять свой долг хорошо. Ваш долг, как я понял, — долг просветителя, носителя культуры, — Карнизов смотрел сейчас на Аполлона пристально. — Вы правы, вы избрали себе хорошее поприще. Многие беды в нашем государстве происходят от недостатка культуры в народе. Будь народ некультурней — было бы порядка больше. В дикой же толпе — сплошные крайности... и кулаки... так сказать...

Аполлон кашлянул и бросил на поручика довольно хмурый взгляд:

—Оставьте это. Меня ведь сюда привели не для разговоров о моем долге...

—Отчасти и для этого, если хотите. Разве не ваш долг внести ясность в происходящее и тем помочь... госпоже Шмидт? — от взгляда Карнизова не укрылось некоторое недоумение, мелькнувшее в лице Аполлона; поручик взял доверительный тон: — Думаю, вы не будете спорить, что госпожа Шмидт достаточно самостоятельная женщина, чтобы видеть хотя бы немного вперед и нести ответственность за свои поступки... или проступки... Как точнее?

Аполлон пожал плечами:

—Не понимаю, какие ее поступки вы имеете в виду.

Теперь поручик выразил удивление:

—Разве вам не известно, в чем ее обвиняют?

—А ей это известно?

Карнизов побарабанил пальцами по столу.

—В этом доме, в стенах которого мы с вами, сударь, принуждены быть, госпожой Шмидт организована масонская ложа...

—Ложа?... Это когда заговорщики?... Я ничего такого не знаю, — глаза Аполлона сейчас были сама искренность.

—Полагаю, вы это знаете не хуже меня. И не хуже меня вы знаете, сколь трудное время переживает держава и сколь вредно в такое время может быть любое проявление инакомыслия.

Аполлон покачал головой:

—Обыкновенные вечера, как почти в каждом благородном доме, — с романсами и стихами в альбом, — Аполлон понял, что этот человек пальцем не пошевельнет, чтоб хоть как-то облегчить участь Милодоры; как раз наоборот: когда от него будет зависеть, он постарается сгустить краски.

—И ничего больше?

—Ничего достойного внимания. Вы же не хотите, чтобы я отнимал ваше время рассказами о спиритических сеансах или о гаданиях? Это всего лишь безвинные утехи скучающих благородных людей...

Лицо Карнизова обрело жесткое выражение:

—Я имею другие сведения, каким нет основания не доверять.

—А то, что говорю вам я, в расчет не идет?

—Ну-с, говорите... говорите... Я вижу: правды от вас не добиться.

—У каждой красивой женщины есть враги, — Аполлон посмотрел на поручика со значением. — Эти враги могут выражать свое отношение к ней по-разному.

—Например...

—Например, попытаться устроить скандал в театре, — Аполлон начинал терять самообладание, — или написать подметное письмо, или оговорить...

У Карнизова слегка дрогнула щека:

—Вечера с романсами несколько отличаются от собраний в апартаментах Милодоры Шмидт. Знаете чем?... На вечерах с романсами не формируется столь живо общественное мнение, направленное против государя и державных устоев.

—Вы говорите загадками, поручик...

—Нет, это вы не имеете достаточно мужества, чтобы открыть правду...

—Наговор, вы хотите сказать... И услышать...

—Вы забываетесь, господин Романов! — повысил голос Карнизов.

Аполлон отвернулся к окну и с минуту разглядывал, как Карлуша величественно, будто являлся символом величайшего из государств, расхаживал туда-сюда по подоконнику.

Поручик спросил уже спокойнее:

—Как вы относитесь к писаниям госпожи Шмидт?

—А как я могу относиться к тому, чего не читал? Мы ведь с ней, живя в одном доме, не переписывались.

Карнизов улыбнулся:

—Аполлон Данилович, это не серьезно. Вы отлично понимаете, что я говорю о «Золотой подкове», на публичных чтениях которой вы присутствовали в числе многих... Я даже облегчу вам задачу, дабы вы не думали, что выдаете важную тайну: я прекрасно осведомлен обо всем, что на этих «вечерах» говорилось, и даже имел удовольствие прочитать роман госпожи Шмидт...

—Что же вы тогда хотите? К чему весь этот разговор?