Петька Дёров

— Это ты к нему уходишь, когда тебя долго не бывает? — спросил он.

— Ага! — покосился на товарища Фома.

Но Петька ни о чем больше не спросил. Не проявлял он любопытства и позже, когда миновали дни их невольного заточения и Фома, снова начавший шнырять по городу, вдруг надолго отлучался под предлогом того, что ему «надо сбегать в одно место». Только к его приходу Петька обязательно бывал дома, старался приготовить что-нибудь повкуснее из нехитрых запасов и так ухаживал за Фомой, будто тот вернулся из дальнего похода.

Впрочем, эти отлучки были не так часты. Сергей Андреевич всегда советовал быть осторожным, осмотрительным, не вертеться без нужды на глазах у фашистов. Фомка с другом держались подальше от центра города, где было больше всего немцев, и уходили на окраины. Подрабатывали, помогая тамошним жителям в прополке и поливке огородиков, не забывали бабку Агафью, старательно ухаживая за ее грядками.

Несколько раз они видели Зозулю, к их великой радости благополучно убежавшего во время облавы на дороге и лишь в лесу отставшего от Петьки. Но встречи с ним были редки. Мать Зозули, напуганная ходившими по городу разговорами о мальчиках, убитых в гестапо, вспомнила, наконец, о сыне. Она чаще оставалась в квартире, запрещала Зозуле далеко отходить от дома и уже почти не возражала, когда мальчик снова и снова поднимал разговор о своем отъезде к дяде-рыбаку на остров Белов.

Значительно реже, чем прежде, Чернов давал мальчику поручения. И все же иногда приходилось прибегать к услугам Фомы.

Работа подпольщиков в городе усложнялась. Подозрительность немцев росла. На станции они установили строгий контроль. По всем путям около эшелонов ходили часовые. Фашисты хорошо знали, что в партизанских штабах быстро становится известным всё, что делается на вокзале, время отправки и направление воинских эшелонов. Составы взрывались в пути, не дойдя до места назначения. Но, несмотря на все старания, гитлеровцам никак не удавалось обнаружить и схватить ни одного из партизанских разведчиков.

В последнее время охрана вокзала особенно усилилась. Безуспешно попытавшись добыть нужные сведения другими путями, Чернов снова вынужден был послать Фому.

Получив задание узнать, с чем прибыли эшелоны на станцию, Фомка, не заходя домой, помчался на вокзал. Пробраться к воинскому эшелону ему удалось без особого труда. Солдаты, заполнявшие вагоны, выглядели необычно и говорили на каком-то совсем незнакомо звучавшем языке.

«Кто их знает, — черные, как черти, — испанцы или итальянцы, только не немцы, вроде цыган.»

Это хорошо бы выяснить. Подобравшись к вагону. Фомка приглядел солдата, с виду будто добродушнее других, и обратился к нему.

— Герр зольдат, битте, гебен мир эйн цигареттен, — закончил он, собрав весь свой скудный запас немецких слов.

Но солдат, засмеявшись, что-то пробормотал по-своему и бросил ему кусок хлеба.

— Не понял, дурак, — подумал Фомка, с умильными ужимками бросаясь за хлебом.

Мальчик побрел дальше, подбираясь к стоявшему на дальнем пути большому товарному составу, где были платформы, накрытые брезентом, большие цистерны и вагоны, в открытые двери которых виднелись бочки. Часовой ходил у дальнего конца состава и не заметил мальчика. Но увидел Фому другой.

Со времени взрыва на Карамышевском шоссе фельдфебель Карл Бурхардт болезненно переживал свою неудачу. Ярый службист, готовый на всё, только бы выслужиться перед начальством, он никак не мог позабыть оскорбительного «идиот», брошенного ему штурмбанфюрером во всеуслышание при всех нижних чинах. Сочувственные улыбочки равных по чину товарищей, притворно успокаивающих тем, что «повезет в следующий раз», доводили его до бешенства.

Официальные розыски ничего не дали. От труса-сапожника не удалось добиться ничего толкового. Он бесславно погиб в застенке гестапо, став жертвой собственной подлости и трусости. А мальчишки как сквозь землю провалились. Неизвестно даже, сколько их было на месте взрыва.

Но даже когда следователь махнул рукой на это дело, как на безнадежное, Бурхардт не унимался. На свой риск и страх он продолжал поиски, бродил по базару, по речным берегам, у кино, везде, где только можно было встретить ребят, но каждый раз возвращался с пустыми руками, не найдя того, кого он искал. Злой, как черт, он в такие минуты искал случая придраться к любому из солдат, наказать, собственноручно избить.

— Совсем взбесился старый Бурх, — роптали солдаты комендантской команды и старались не попадаться ему на глаза.

Главное, — ничего, ни единой приметы, за которую можно было бы зацепиться.

Но вот сейчас, на вокзале, увидев маленького рыжего попрошайку, подбиравшего объедки у вагонов, Бурхардта вдруг осенило.

Рыжий! Ведь один из тех мерзавцев был рыжим. Его огненная голова отчетливо промелькнула на фоне дороги, прежде чем скрыться в чаше сомкнувшихся за ним кустов.

На этот раз Бурхардт решил действовать осторожно, наверняка.