Петкана

Я проливала слезы немощи и покаяния. Чтобы искупить свою вину, сплела специальную подстилку для Зейнебиной малышки. Не похожую на все прочие, что изготавливала прежде. Я подбирала добрые слова, которыми встречу ее, когда она в следующий раз появится. А потом спрашивала себя: те ли это слова? Должна ли я произнести именно эти, а не какие другие? Порою мой ум только этим и был занят: словами, которые я скажу Зейнебе, и узорами циновки. Получалось, что я попусту тратила время, отпущенное мне для молитвы и богомыслия.

Тогда я решила молчать, когда придет Зейнеба. И молчанием победить демона. Ибо Василий Великий учит, что безмолвие есть начало душевной чистоты. А Симеон Новый Богослов советует: «Проводи жизнь свою в безмолвии и тишине и будь мертв для всего».

Но и это не помогло. Слишком долго длился мой гнев. В молчании ли, в разговоре ли, когда я молилась и когда ела Зейнебин хлеб, пакостный бес постоянно нашептывал мне: «Зейнеба тебя обманывает!» И я снова теряла разум в прежнем лабиринте бесконечных подозрений.

Так проходило мое время. В бесплодных трудах. Пока в одну из мучительных ночей я не отвергла нашептывания искусителя такими словами: «Если она даже и делает это, я ей прощаю. И молю Тебя, Господи, прости ей и Ты! Прости и меня, грешную и убогую, у меня ведь никого нет, кроме Тебя!»

И тут меня озарил чудесный свет. На мгновение я увидела Его! Павши ниц, я воскликнула: «Господь мой и Бог мой!» Как воскликнул некогда святой апостол Фома.

Господь мой и Бог мой!

Он подал мне знамение. Дал знать, что я снова обрела чистоту сердца. По глаголу евангельскому: «Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят».

Перед всемогуществом любви Господней нечистый дух снова обратился в бегство. И был жестоко уязвлен силою прощения. Ибо опять же сказано во Святом Евангелии: «И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим».

* * *

Да, повелитель тьмы отступил. Но не исчез навсегда. Затаился лукаво, чтобы выждать подходящий момент для нападения. И новой сетью коварных происков постараться уловить мою душу.

Это новое искушение началось как сон.

Я шла по цветочному полю под синим куполом неба. Вокруг разливался дивный свет, подобный тому, в каком являлся мне Господь. «Петкана! Петкана!»— окликнул меня кто-то. Я обернулась и устремилась — сперва взглядом, а потом и быстрым шагом — навстречу этому, такому знакомому голосу! «Евфимий!» — стало первой же моей мыслью. И в тот же миг я увидела своего брата. Возле него стояли и наши родители. А чуть поодаль — те, кто был мне особенно дорог в юности. О, как я им обрадовалась! Я все ускоряла и ускоряла свой бег, чтобы быстрее приблизиться к ним. И тут увидела реку. Река эта разделяла нас. Они были на одном, а я — на другом берегу. «Петкана! Петкана!» — звал меня отец. И протягивал ко мне руку. Мама плакала. И я тоже протянула руки к ним. И попыталась перейти реку вброд. Но едва я зашла в воду, как волны стали расти. Словно они были живые существа. Вот уже они поднялись огромной стеной, полностью скрыв от меня моих родных. Я слышала только слабые крики. Слышала голоса, повторявшие мое имя. Голоса, подобные стонам и воплям отчаяния. Полные боли и скорби.

«Неужели это и есть вечное спасение? Я здесь, посреди света Господня, но совсем одна, без тех, кого я так любила», — помыслила я в смятении, глубоко потрясенная их тщетным зовом. И почувствовала, как меня самое наполняет тоска. Скорбь и печаль разливались во мне, овладевая моим сердцем и разумом. Проступали на лице моем, вызывая слезы. Я знала: это не те благодатные слезы, что омывают и очищают сердце, укрепляя его, но малодушные слезы жалости прежде всего к себе, делающие его дряблым и слабым, подверженным всякому искушению. Но я не могла их остановить. Дух печали уже овладел моим существом и увлекал душу в отчаяние и погибель. Ибо враг наш действует искусно, стремительно и беспощадно.

Я вспомнила все свои страдания. Вспомнила, сколь велики они были.

«Кто знает, что нас ждет», — шептало мое трепещущее скорбное сердце.

«Старческие болезни и немощи. И еще более тяжкие испытания. Ибо Господь от тех, кто Его ищет, требует лишь одного — жертвы», — так размышляла я. И чувствовала, как эти думы опустошают мою душу, отравляя ее и наполняя мраком и слабостью, неспособностью к терпению, неготовностью к самопожертвованию.

Я попыталась молиться. Пыталась читать Писание. Но не могла. Попыталась петь псалмы. Заняться рукоделием. Но все эти попытки были безуспешны. Движения мои были медленны и ленивы. Язык заплетался, а мысли витали где-то далеко. Слова молитвы обрывались, пальмовые листья выпадали из рук. Лень и равнодушие овладевали мною все больше и больше. И я подолгу лежала, устремив взор в пустоту, перебирая одни и те же, усталые и тоскливые думы. И все более убеждалась, что не смогу выстоять и далее в моем подвиге.

«Да и зачем? — спрашивала я. — Быть может, весь подвижнический труд напрасен. А Бог неприметен и совсем мало значит в этой жизни».