Петля

– Неправда. Когда любят – не так всё… не так встречают, смотрят… Я раньше думал, что у тебя времени не хватает меня любить, что устаёшь, что постоянно ищешь, чем нас накормить, одеть… – Аркадию было стыдно это говорить, но не говорить он не мог. – Мечтал: вот я заработаю много, и изменится, будем путешествовать, и ты изменишься… Твоё отношение. Я ведь для тебя всё это делал, чтоб ты по-другому жить стала, в другом во всём… А потом понял: не в этом дело – что б я ни сделал, ты такая же… Ко мне… Думал, ты Юру слабым считаешь, хотя он такой… крепкий… был, поэтому так его… как с маленьким. А я сильный, дескать… Нет, не так, не это… Просто его ты любишь, мама, а меня – нет. Видно же, когда любят, а когда не любят. Терпят. Меня ты терпишь. Но я ведь не этого… Мне не это нужно.

– Да люблю я тебя, господи! – Мама бросила картошку в раковину. – Что за истерика? Люблю. А Юрка – у него видишь как всё случилось. Ему действительно поддержка нужна. А кто его поддержит?

– Поддержка – это одно. Это другое совсем… Я просто вижу, как ты на него смотришь, как всегда на его сторону, если что… Ты с ним всегда.

Аркадий привалился к стене – боялся, что упадёт. Ноги сделались совсем слабыми. Мама снова взяла картошку, заскобила; нож сдирал и шкурку, и уже очищенное.

– Ну да, – согласилась, – с ним. Он здесь всю жизнь. Рядом.

– Я не про то.

– А про что?

– Про любовь.

– Заладил. Мне никто про любовь эту не говорил, так с чего я должна…

– Не обязательно говорить. Любят и без слов. Я вижу, что Юрия ты любишь, а меня…

Что-то не позволило ему договорить, повторить это «нет». Наверное, лицо мамы – такого выражения Аркадий ещё не видел… Она отчётливо и мучительно пыталась проникнуть в то, о чём говорит младший сын, в чём её упрекает. Может, копалась в себе, ворошила прошлое, чтобы ответить, – не отмахнуться словами, а действительно ответить. Объяснить ему и себе, почему же так. И Аркадий замолчал, боясь разрушить это её состояние.

– Ты другой, – сказала. – Юрка – он мужик. И всегда им был, даже когда в пелёнках лежал. А ты, Аркаша…

«Аркаша» упало ему на душу, как горячая капля.

– Другой ты, не такой. Чужой какой-то. Как… ну, как не мой сын. Но, – мама спохватилась, – мой, я знаю, вижу. Ты на своего отца очень похож. И он другой был, не как все, и ты… И взгляд другой, и всё. Движения, запах. Немужик, понимаешь? Немужик… И я не знаю, как с тобой. Как относиться, говорить что. Юрка понятный, а ты… И ни семьи, ни детей. И вот я не знаю… сердцу, народ правильно говорит, не прикажешь. Уж извини, но не прикажешь себе ведь.

Последних слов Аркадий уже не слышал – в голове билось это «немужик». Странное, непривычное, уродливое. Билось, постепенно входя глубже и глубже, как тупой гвоздь. «Немужик… немужик… немужик… немужик…»

Вышел из кухни. Постоял, часто моргая, оглядел зал, будто видел его в первый раз. Тесный, убогий, нечистый. Подумалось: «Что я требую от них, какой любви?» Шагнул широко, как через яму, в прихожую. Снова постоял, потрогал высокий – ему почти по пояс – чемодан. Там сыр, колбаски – надо их в холодильник…

Стал обуваться.

– Ты куда? – за спиной оказалась мама.

– Я… пройдусь немного… посмотрю…

– Недолго только давай. Юрка встанет – и сядем.

– Да.

Снял с вешалки куртку. Нащупал в одном кармане бумажник, в другом – плашку айфона.

– Зачем куртка-то? Там жара такая – спечёшься.

– Так… Пусть будет. – Открыл дверь.

Задержался на пороге, ожидая, что мама ещё что-нибудь скажет. Одёрнет, сделает замечание… что-нибудь. Молчала. Чувствовал – она здесь, смотрит на него. Наверное, мысленно торопит, чтоб скорей вышел…

Во дворе было тихо, безлюдно. Взрослые на работе, дети на прудах.

Медленно, как старый или больной, Аркадий добрёл до скамейки. Сел, потёр ладонями виски, пошлёпал по щекам. Хотелось как-то проснуться, что ли. Очнуться.

«И чему ты так поразился? – спросил себя. – Ты про это всю жизнь знал. Чего теперь разыгрывать трагедию? Сам маму вынудил сказать. Заставил. Она сказала, а ты расстрадался».

– Правильно, – ответил вслух и повторил твёрже: – Всё правильно.

Рефлекторно вынул айфон, зажёг дисплей. Коснулся пальцем зелёной иконки с белой трубкой. Появились столбиком имена тех, кому он недавно звонил. Выше всех – «Машак». Да, разговаривали сегодня утром, когда прилетел в область.

Миха сейчас в Кракове, занят новым проектом, их совместным проектом, но Аркадий сорвался сюда. На несколько дней. Миха отпустил, конечно, он понимает, что значит мама, семья. Он давно лишён этого. Ему нельзя домой. Со своей мамой виделся несколько раз, тайком от отца и братьев, то в Геленджике, то в Анапе.

И сюда Михе нельзя… Вот кто по-настоящему может остаться одиноким. А у него, Аркадия, это всё ерунда. Семейные тёрки, хе-хе… У него ерунда.

«Переоформи билет и лети сегодня. Завтра к обеду будешь там, – велел тот же голос, что минуту назад объяснял: ты сам вынудил, а теперь страдаешь. – Лети, увлекись работой».