Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

– Итак, дорогой фатер, я вижу, мне удалось пробудить в вашем горячем сердце чекиста ностальгические воспоминания об этой юдоли скорби, – сказал спокойно-уверенно Мангуст. – Давайте погуляем по этим элегическим аллеям и вспомним вместе, что здесь происходило с вами незадолго до смерти Сталина…

– Ошибочку даешь, сынок, – пожал я плечами и вылез из машины на воздух. – Я к Сухановке отношения не имею – мои клиенты здесь не сидели… Я и не припомню, когда я здесь был…

Мангуст крепко взял меня под руку и, гуляючи, повел неспешным шагом вокруг Сухановки, мимо бесконечного забора, в сторону Дома творчества. Очертенело орали и дрались в голых кронах деревьев грачи, ветер нес солоноватый запах воды и древесной прели.

– Я понимаю, что на пороге биологического ухода у человека слабеет память, исчезают незначительные пустяки вроде плана уничтожения целого народа. Но я вам помогу – я буду вам напоминать детали и частности, и вы сможете вспомнить картину в целом… Итак, январь тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. Вы гуляете по этой аллее с доктором Людмилой Гавриловной Ковшук. Ее-то, надеюсь, вы не забыли? Вы ведь ее создали, как Пигмалион Галатею…

Правду говорит жидоариец, пархитос проклятый. Я изваял из дерьма свою Галатею, оживил ее в картонных корочках уголовного дела, дал ей небывалую, невероятную славу. Но Пигмалион женился на своем ожившем куске камня. А я на Людке не женился, я обошелся с ней совсем по-другому…

Как известно советским людям из пьесы прогрессивного английского писателя Бернарда Шоу, девочку-замарашку подобрали на панели профессор Хиггинс и полковник Пикеринг. И сделали из нее вполне знаменитую леди. Я произвел сокращение штатов, совместив полковника и ученого в одном лице – в своем. И сделал из бессмысленной пухнастой девки национальную героиню, затмившую своей всенародной славой всех знаменитых баб в отечественной истории. Это была звездная судьба – такая же яркая и такая же короткая. Ее имя знали четверть миллиарда человек – ей-богу, немало! А вся история с Людкой Ковшук – от начала до конца, от восхода до заката, от возникновения до исчезновения, – вся она заняла чуть меньше трех месяцев.

И подобрал ее я – полковник-учитель – не на панели, а в ресторане «Москва». На дне рождения моего боевого друга Семена Ковшука – ее родного, можно сказать, единоутробного брата.

Большая была гулянка! Я приехал с небольшим опозданием, и почти все уже были сильно пьяные. Она сидела во главе стола рядом с блаженно дремлющим Семеном, олицетворяя его родословную, семью и вечное бобыльство. Большая, белая, красивая, с темно-русой косой, сложенной в высокую корону.

Я выкинул с места ее правого соседа – какого-то малозаметного шмендрика, сел рядом и налил себе и ей по фужеру коньяка.

– За знакомство! – И чокнулся с ней.

– Со свиданьицем, – кивнула она и сделала хороший глоток.

– Павлуша! – наклонился ко мне ближе Семен. – Это сеструха моя Людочка! Ты к ней грабки свои ухватистые не тяни, она у меня как цветок чистый…

– Послушай, цветок чистый, – обратился я к Людке, – что это они тут так быстро нарезались?

– Не знаю, – пожала она круглыми плечами и сморгнула малахитово-зеленым глазом. – На работе устают, наверное, много нервничают…

– А ты на работе не нервничаешь? – поинтересовался я.

– Не-а, – покачала она головой и розовым, кошачье-острым язычком облизнула пухлую нижнюю губу. – У меня работа хорошая, спокойная…

Семен дернул за руку сестру:

– Ты, Людка, держи с ним ухо востро. Оглянуться не успеешь, он уже между ляжек урчать приладится…

– Отстань со своими глупостями! – жеманно мотнула своей русой короной Людка.

– Глу-у-упостями! – обиженно протянул Ковшук. – Ты его не знаешь! Он у нас орел! Один на всю Контору! Далеко пойдет, коли мне не прикажут остановить его…

Я и ухом не повел, легонько погладил ее ладонь, ласково сказал:

– Не обращай внимания. Ты про свою работу говорила…

– Я в Кремлевской больнице работаю. Физиотерапевтом…

Ай да цветок чистый! Мы-то знаем, зачем в Кремлевке берут в физиотерапию да в водные процедуры, в массажную таких вот молодых красивых девок!

А праздник меж тем бешено развивался. Славные мои коллеги, товарищи и отчасти подчиненные, устав на нашей тяжелой, нервной работенке, теперь отдыхали вовсю. Один спал, аккуратно уложив морду в блюдо с рыбой, другой наблевал на дальнем конце стола, двое мерились силой, уперев локти на столешницу и надувшись до синевы, вязко ругались матом, оперативник Столбов задумчиво ел руками из вазы крабов в майонезе, все жадно пили, а Лютостанский танцевал.

Конечно, это надо было видеть. Кажется, он один пришел на гулянку в форме и теперь праздновал свой час. Ломаной, развинченной в каждом суставе походкой он подходил к любому ресторанному столику и, не спрашивая ни у кого разрешения, брал бабу за руку и вел танцевать. И ни один из геройских кавалеров не прогнал его прочь, и бабу силком не возвратил на место, и галантного Владислав Ипполитыча по морде не хрястнул. Потому что на этой голенастой лупоглазой саранче был броневой панцирь майора госбезопасности.