Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

Я с тобой не стану ширяться пиками, как Пересвет с Челубеем, не хочу я, чтобы мы обессмертили свои имена у потомков, проткнув друг друга железами, и рухнули оба замертво, призывая наши воинства на подвиг.

Я, как настоящий инок, как действительно смиренный монах, готов поцеловать тебе ручку. Меня не убудет. Мне все равно, кто ты — пан Мошка или жид Халомей.

Я готов.

Мне бы только оттянуть начало битвы до вечера, не допустить ее сейчас. Пока моя рать, спрятанная в засаде вестибюля, зайдет тебе в тыл, пока мои ударные полки, состоящие из Ковшука, ткнут тебе ножик под яремную вену.

* * *

— Да что вам надо-то, на самом деле? В ножки поклониться? Или, может, ручку поцеловать? — вынырнул я из забытья, которое было не сон, не явь, а беспросветная тоска воспоминания, обморок непрошено вернувшегося прошлого.

Я не мог рассмотреть лица Мангуста — серая пелена дымилась в глазах. Только голос его слышал, безжизненный и властный, как из радиодинамика:

— Мы презираем идолопоклонство. Нам больно за тех, кто целует руки, и стыдно за тех, кому целуют. Вы и Нанноса убили потому, что он не захотел поклониться вашим идолам. Он был свободный человек…

— Он был не свободный человек, — возразил я неуверенно. — Он был ЗЭКА.

— По-настоящему верующий еврей и в концлагере свободен! — И в голосе Мангуста мне почудилась насмешка. — А вы, его убийцы, поклонялись идолу и потому были рабы…

— Может быть, ты и прав, — согласился я устало. — Но раб не волен в своем выборе… Он всегда исполняет чужой приказ…

Тишина и пустота, липкий мрак опутывали меня так плотно, так долго, что в смятенном уме вдруг мелькнула сладкая мысль: а вдруг я сплю? Напился в кабаке и заснул. Мангусту надоело ждать, и он ушел. А может, он и не приходил? Все привиделось, морок голову затемнил. Распад измученной больной психики.

Открою глаза — нет никого передо мной. Один я.

Осторожно, как из засады, стал поднимать пудовые веки, под которыми насыпан был кремнистый песок. Взглянул исподтишка, и рухнули веки, закрылись люки.

Сидел Мангуст. Смотрел на меня, проклятый. И спрашивал медленно:

— Вы помните, что такое отождествление с приказом?..

…отождествление с приказом… отождествление с приказом… отождествление с приказом…

…что-то со звоном щелкнуло в голове, будто стрелку путевую перекинули, помчались гончие нейроны памяти в какой-то соседний штрек, близкий к забою Нанноса, но этот штрек лежал гораздо выше, гораздо ближе к нам с Мангустом.

Эти слова я помнил — читал или слышал не очень давно, в документе.

Отождествление с приказом.

Я их помнил. И покачал головой.

— Не вспоминаете? — настырно переспрашивал Мангуст. — Тогда я вам напомню контекст: «Мы нашли, что обвиняемый действовал, всецело, полностью отождествляясь с полученными им приказами, побуждаемый ревностным стремлением достичь преступной цели…»

— У-у-у-ох-у! — по-волчьи, не в силах сдержаться, завыл я от острой боли, затопившей меня, от физической муки охватившего сердце ужаса. Лопнула пленка забвения, и действительность обрушилась на меня раскаленным топором.

…отождествление с приказом…

…каждый родившийся — первороден, и жизнь его священна, неповторима и неприкосновенна… Город Фрайбург, процесс над палачами Освенцима показания Дов Бера… свидетель от Израиля… еврейский коммандос Бюро доктора Симона Визенталя…

— Вы вспомнили? — выворачивал меня наизнанку, беззвучно орал Мангуст, давил и душил безнадежно.

Боже мой, кто не тонул в водовороте, тому не понять бессилия людского перед властью стихии!

И был мне так страшен Мангуст, перемешавший в своем еврейском котле время и разверзший передо мною прошлое, что я против своей воли бессильно и безнадежно повторял вместе с ним:

«…ОПРЕДЕЛЕНИЕ МЕРЫ НАКАЗАНИЯ ЗА ТАКИЕ УЖАСАЮЩИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ НЕ ЗАВИСИТ ОТ ТОГО, КАКИМ ОБРАЗОМ ЗАРОДИЛОСЬ ЭТО ОТОЖДЕСТВЛЕНИЕ…»

— Вы вспомнили?

— Да, — покорно кивнул я. — Это приговор по делу Адольфа Эйхмана…

Дов Бер, один из пятерки еврейских коммандос, выкравших из Аргентины Эйхмана, зачитывал этот приговор на суде во Фрайбурге.

Бюро доктора Визенталя в Вене, «Центр еврейской документации».

Мангуст — визенталевская собака — приехал сюда за мной. За полковником МГБ в запасе Павлом Егоровичем Хваткиным.

Они приравняли меня к оберштурмбанфюреру СС Адольфу Эйхману.

Кто? Кто — давным-давно — называл меня Эйхманом? Кто? Когда?

Бессильное погружение во тьму, всевластие водоворота времени.

— Отвечайте, почему вы выбрали именно Элиэйзера Нанноса?

— Это предложил Лютостанский. Он слышал о нем в детстве. В Вильно…

Глава 14 Цирк

Вспыхнула огромная люстра под потолком, желтый свет обрушился на нас, как серный дождь. И костистое темное лицо Мангуста окрасилось в малярийные тона.

Сколько же часов мы здесь сидим? Может быть, этот жидовский потрох остановил наше послушное проворное московское время и затопил зеркальный аквариум ресторана стоячей водой, непроточным временем из своего еврейского болота, где неспешно булькает «сегодня», кипит ключом «вчера» и вяло переливается «завтра»?