Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

– Да нет! Я тебе покажу дверь, как войдешь – налево лестница, это для обслуги проход. Ты оттуда выйдешь в тамбур склада, а там на грузовом лифте поднимешься на пятый этаж. Его телефонный номер пятнадцать – двадцать шесть, значит он живет на пятом этаже в двадцать шестом номере. Это справа от дежурной, за углом, дверь в номер она не видит. И здесь же выход грузового лифта. Ну а как войти в номер, не мне тебя учить.

– Знамо дело, не тебе меня учить. Это я лучше тебя знаю, – ответил зло Ковшук.

– А чего ты сердишься? – спросил я. – Мы с тобой доброе дело делаем. Сообща…

– Ну да! Ты будешь меня в машине дожидаться, а я там один рукосуйничать. Вот и получается – одно у нас дело!

– Ничего! Я тебе гарантирую – все будет нормально! Закончишь дело, спустишься по грузовому лифту, а я тебя уже жду у дверей, вся история займет пять минут.

– Посмотрим, – сказал мрачно Ковшук.

Я переспросил на всякий случай:

– А работать чем будешь?

Ковшук молча приоткрыл полу, и я увидел на внутренней стороне пальто, в веревочной петельке длинный разделочный нож. О чем-то еще вяло поговорили и незаметно доехали до гостиницы. Я свернул с проспекта, через улицу Ульяновой сделал большой крюк, вкатил во двор отеля и притормозил у черного хода ресторана.

– Вот, я тебя за теми сугробами буду ждать, – показал я Семену.

Ковшук распахнул дверь и медведем попер наружу. Потом обернулся:

– Предупредить тебя хочу… Если ты, Пашка, какую-то пакость мне удумал – ждет тебя большое разочарование.

– Сеня, друг дорогой! Ты о чем говоришь? – всполошился я.

– Да ни об чем – предупреждаю просто. Чтобы помнил. Ладно, пошел я…

Я крикнул вслед:

– Семен, все будет в порядке! Ни пуха ни пера…

Он ответил злобно, через плечо:

– Пошел к черту!

И исчез за дверью ресторанной кухни.

Я отъехал метров на двадцать вглубь двора, пристроившись за какими-то баками, ящиками, контейнерами. Обзор немного закрывали грязные снеговые кучи, которые, видимо, в течение всей зимы сгребали и свозили со всего двора на это место. Выключил подфарники и сидел в темноте, баюкаемый звуком урчащего мотора. Гудела печка-отопитель, но мне было знобко и нехорошо. Меня раскачивал и морил сон. Странно, что я не испытывал никакого возбуждения и страха. Я знал наверняка, что сейчас придет Семен, вернется с задания швейцарский адмирал и закончатся все мои терзания. С Ковшуком как-нибудь рассчитаюсь. Главное сейчас – чтобы исчез Мангуст! Пропадет он, и вместе с ним растает дремлющая сейчас в груди фасолька с железными створками, кончится это наваждение, истает навсегда воспоминание об Истопнике с его отвратительной внешностью и страшной угрозой…

Сидел и подремывал в теплом бензиновом зловонии поношенного Актиньиного «жигуля».

Было тихо и темно, с неба густо сеялся не то мокрый снег, не то льдистый дождь. И я вдруг подумал о себе отстраненно – я неправдоподобно, нереально молод! Старые люди – пенсионеры, профессора, писатели, лауреаты – не ездят ночью на помоечные дворы в краденых машинах, не вывозят на операции уничтожения наемных убийц, не ведут смертельных битв с заезжими террористами! Может быть, прав Мангуст – я молод и бессмертен, как человеческое зло?

Тогда чего же мне бояться? Ведь зло, которое я вершил в своей жизни, не доставляло мне наслаждения, это было просто способом моего существования, и от этого так жива память чувств, поступков, событий. И картины прошлого так ярки и свежи, будто все это происходило не десятилетия назад, а только сегодня утром приключилось со мной, со всеми людьми вокруг, с миром, в котором я тогда жил.

Лютостанского хватились через пару дней. Как я и предполагал, никто всерьез заниматься его смертью не захотел. В той кошмарной суматохе, в какой-то истерической панике и всеобщей потерянности, что царили во время похорон Великого Пахана, никому не было дела до гнойного полячишки, надумавшего вдруг спьяну застрелиться. Да еще написав при этом позорно-сентиментальное письмо о каких-то преступлениях. Какие еще преступления мог совершить старший офицер МГБ, кроме измены Родине?

Никому не нужный человек, никого не любивший и никем не любимый, исчез бесследно. По-своему это было даже любопытно – ведь в нашей Конторе ничего бесследно не пропадало. Но у нас в это время было не до майора Лютостанского, потому что Контору уже захватили хаос и разор реорганизации. Расформирование министерства и включение нас в МВД было не просто большой неприятностью, это была катастрофа. Сейчас должны были начаться персональные перемещения, изгнания, разжалования, отстранения, аресты и ссылки. Все то, что происходит, когда приходит новая метла, которая будет своими железными прутьями выметать нас из всех ячеек и гнезд, куда мы в течение многих лет врастали, обустраивались, приживались, обставляясь постепенно своими людьми. Было совершенно ясно – сначала разгонят нас и начнут новый крутой поворот. Очередная смена кочегарской вахты была не за горами.