Петля невозможного

Но кричал он напрасно, Серега был уже в двух кварталах от него и все набирал и набирал скорость. Впрочем, когда минут через пять у него кончилось первое дыхание и не включилось второе, он остановился. Сел прямо на асфальт, упираясь спиной о стену двухэтажки, и заплакал. Ему было страшно, как никогда. Даже в детдоме, где воспитатель-садист за разговоры в «тихий час» цеплял на нижнюю губу бельевую прищепку или за просьбу о лишнем кусочке хлеба сек крапивой, не бывало подобного ощущения, леденящего кровь и душу.

Однако, как это свойственно молодым, через минуту Сереге странным образом полегчало, через две – он уже сомневался, что в действительности видел нечто ужасное и всамделишное, через три – поднялся на ноги, растер слезы по щекам и поплелся почему-то в сторону, совершенно противоположную той, куда шел прежде.

Он не видел, как на крыше соседнего дома завозилось что-то огромное и бесформенное. Потом приглушенный бас пробормотал:

– Куда этот салага прет? Ему ж в «Пропой» надо, а не туда.

Тут же запищал другой голос:

– Придется подсобить-с.

– Ага! А потом на кичу. Он в портки наложит или, того похуже, загнется, а нам на нарах из-за него париться? – засомневался третий собеседник.

– Разговорчики в строю! – грянул бас. – Вперед, повзводно, крыльями маш!

И это бесформенное, сорвавшись с крыши, плавно полетело вниз.

А Серега, хоть и взбодрился малость, все равно окончательно придти в себя не мог. Он брел наугад, не обращая внимания, что бредет не на Малаховку, а совершенно даже наоборот. В общем, находился человек в полной прострации, и винить его за это, право же, не стоит.

А тут еще пахнуло ему в затылок горячим воздухом, захлопало что-то за спиной с надрывом развернувшихся на мачтах парусов. Серега оглянулся и обмер. На него, ловко обходя электрические провода, заходил самолет, ритмично взмахивая крыльями и сверкая огоньками работающих пулеметов. Но потом Бубенцов сообразил, что самолеты крыльями не машут, что не придумала наука махолетов, хоть и двадцатый век на исходе, а значит, падало на него нечто иное.

Лишь различив три драконьи головы на длиннющих шеях, Серега понял, что надо спасаться.

Глава третья

Здание, в котором располагалась лаборатория, когда-то занимал птичник. Лет пять назад пернатые обитатели под предлогом нерентабельности производства были сданы на птицекомбинат, и в длинное приземистое здание завезли комбикорм, а после нашествия в Волопаевск инопланетян бывший курятник был сдан в аренду Институту космических проблем. Здание выбрал лично Цезарь Филиппович, мотивируя свое решение отдаленностью помещения от города и близостью к матушке-земле, что, по его мнению, служило гарантией особой чистоты экспериментов. В институте, впрочем, к лаборатории относились насмешливо, за глаза называли ее «отстойником» и с превеликим удовольствием спихивали туда кадры, от которых, по той или иной причине, избавиться окончательно не могли. Попадали сюда и новички, которых в Институте совсем не знали – вроде Алексея Никулина. Для них лаборатория была чем-то вроде отборочного сита: пробьется – значит, будет толк, а нет – беда невелика.

Шамошвалов боролся за престиж вверенного ему подразделения, аки лев. Планы научных исследований согласовывал на всех мыслимых и немыслимых уровнях, порой выбирался даже в столицу, ошарашивая привыкших ко многому светил науки неожиданностью аргументов и непредсказуемостью выводов. Многотомные «Отчеты о проделанной работе», с подшитыми «Справками о внедрении» рассылались во все ведущие библиотеки страны. Нелегкое бремя связи с прессой Цезарь Филиппович возложил на собственные плечи, равно как и вопросы благоустройства помещения и территории. Субботники по очистке газонов, складированию вновь поступившего оборудования и покраске забора проводились не реже трех раз в неделю, а по вторникам – в обязательном порядке.

Дело в том, что по средам в лаборатории проходила планерка, на которой собирался присутствовать директор Института академик Дубилин. Собирался он, правда, не первый месяц и все еще не мог выбраться, но Шамошвалов ждал его визита и готовился к нему тщательнее, чем космонавт к старту. Сотрудники же ожидали среды, как верующие ждут конца света.

Вот и в этот раз, выйдя из автобуса, все целеустремленно направились в помещение, воспользовавшись тем, что гнев Шамошвалова в первую очередь обрушился на голову дворника:

– При чем тут дождь? – орал Цезарь Филиппович. – Я без тебя знаю, что от дождя лужи образовываются! Открытие сделал! Меня дождь не трогает, мне нужно, чтобы грязи не было! И луж тоже! Какие еще дренажные канавы?! Лопатку возьми и пророй ямку! А если не роется по камням, головой думай! Возьми опилки и присыпь лужу! И чисто будет, и красиво! Студентов пошли, вон их сколько болтается! Пусть науку с фундамента, так сказать, осваивают! С лопатки, с метелки! Все мы, в том числе и академики, так начинали, и ничего, сделали кое-что! И им нечего прохлаждаться! Да и тебе тоже! В науке работать – это тебе не листья в сквере разметать!