Петля. Том 2

Тот не отвечает, но на секунду индеец чувствует кольнувший его осудительный взгляд. У него за спиной снова слышится какое-то копошение, возня, плеск воды. Потом – тихий дрожащий нотками нежности голос Тито: – Ну, все, маленький, все… Спинку мы более-менее промыли. Теперь давай-ка, ты еще немного попьешь, и поедем. Все позади. Осталось совсем чуть-чуть потерпеть. А дома я сделаю так, чтобы тебе не было больно, хорошо? Держись, детка. Я о тебе позабочусь, обещаю…

– Он что, очнулся?! – вскрикивает Хакобо, резко оборачиваясь.

– Нет.

Нет. Все такой же – словно безвольная игрушка в руках профессора – сорвавшаяся с ниток марионетка: ручки раскинуты в стороны, головка свешивается на бок…

– Черт! – с долей разочарования и досады, – А чего ж ты тогда с ним разговариваешь?!

– А что, нельзя?

– Даже не думай об этом, Тито, – шепчет он, – О нем Я буду заботиться. Ясно? Я его тебе не отдам.

– Раулю так, значит, отдал, а мне не отдашь? – в тоне профессора сквозит горькая и раскисшая от слез ирония.

– Я его больше никому не отдам!

И снова его собеседник подбирает слова для очередного укола, но в последний момент передумав:

– Ладно. Потом это обсудим. Сейчас пора ехать.

– Постой. Ты его глаза уже что, проверил?

– Нет.

– Ну, так давай! Чего тянешь?

Профессор опускает голову и какое-то время стоит молча, напряженно разглядывая повязку, рассекающую поперек бледный лик ангела непроницаемо черной пустотой.

– Давай сам, – выдавливает он, и, поймав испуганный взгляд индейца, добавляет, – Если уж собрался забрать его себе, то ты должен быть готов ко всему.

Хакобо судорожно сглатывает – Тито прав – медленно подходит к ребенку. Взяв себя в руки, осторожно дотрагивается до повязки, пытается нащупать. Впалые глазницы, но там, под веками – выпуклое, круглое… Кажется, уловил какое-то движение. Один глаз – другой. Он вздыхает. Развязывает тугие узлы на затылке мальчика.

– Слава богу… Глаза, хоть, не тронул… – тоже с облегчением выдыхает Тито, всматриваясь в слабо подергивающиеся веки ребенка – припухшие и воспаленные – два живых розоватых пятнышка на бесцветно-мертвенной белизне лица, – Смотри, Хок… Он пошевельнулся. По-моему, он сейчас очнется.

– Дай-ка мне его.

Уложив к себе на колени начавшее подавать признаки жизни тельце, и поддерживая его голову одной рукой, другой индеец достает фляжку, открывает, подносит ко рту:

– Может сам начнет пить.

И действительно, синеватые искусанные губки прижимаются к горлышку сосуда, и тут же начинают жадно втягивать воду.

– Не давай сразу все. Лучше чаще и понемногу, – предупреждает Тито.

Сделав еще пару глотков, мальчик сам отворачивает голову в сторону. Его едва различимое до этого момента дыхание вдруг учащается, становится отрывистым и громким, а крохотное сердечко пускается в такой бешеный галоп, что даже расслабленные тонкие тростинки ног подрагивают от резонирующей пульсации.

– С ним что-то не так… – растерянно бормочет Хакобо

– Судороги?!

– Не знаю… Не похоже. Кажется, он… – осекается на полуслове: веки мальчика приподнимаются – буквально на долю секунды, но этого вполне достаточно, чтобы он заметил – даже не заметил, а почувствовал, как его полосонула холодная пронизывающая синева радужек. Словно острые края отколовшегося айсберга – только насыщеннее, ярче, ледянее… Но вот уже снова спрятались за стиснутыми веками, за крохотными ладошками. Малыш тихо застонал. Пальчики с длинными поломанными ногтями судорожно вцепились в кожу лица, будто пытаясь вырвать эту болезненную вопящую синеву из своих глазниц…

– Тише, сынок, спокойно… Что случилось? – Хакобо попытался отнять от сморщившегося личика цепкие ручонки. Мальчик застонал громче и вдруг, как-то странно и неестественно вывернувшись, выскользнул из укутывавшего его нагое тело пончо на землю. Попытался подняться на ноги… Не продержался и секунды – пошатнулся, упал, пополз. Глаза зажмурены, личико сжалось от боли, а он все равно ползет прямо через ручей, по воде, по камням, отчаянно перебирая стертыми локоточками…

Оправившись от изумления, Хакобо в один прыжок нагоняет малыша, хочет поймать, но боится – содранные струпья ран на тощей спине сочатся свежей кровью – страшно дотронуться, и лодыжки: такие тонкие, хрупкие, ухватишься за них – хрустнут. Кое-как все-таки решается придержать его за плечи.

– Куда же ты, сынок? Все хорошо. Ты в безопасности. Никто тебя здесь не обидит.