Петля. Том 2

Конечно, я знаю, что случилось. Роковая перемена произошла с ним, пока я скрывалась в горном селении. А когда я вернулась, он уже был безнадежно другим.

Теперь мне тяжело даже думать об этом. Слишком много личного, болезненного, щемящего, невысказанного. Стараюсь смириться и понять, но…

Его больше нет. Того Алессандро, которого я знала и полюбила.

А я продолжаю любить его. По инерции, что ли? Как и он продолжает по инерции ходить, разговаривать, дышать, прикасаться ко мне, целовать, заниматься со мной любовью… Только это не он – его призрак, его тень – назвать можно как угодно. Мой настоящий Сани погиб в тот злосчастный день, вслед за своей утопической мечтой о компромиссе с властью и реформах без жертв. Он надеялся уговорить хищников стать травоядными. Правы были те, кто смеялись над ним. Но ведь многие поверили. Все, кто поверили, пошли вслед за ним на площадь. Сотни человек: батраки, крестьяне, безработные, нищие, обездоленные и угнетенные. Пошли, с надеждой на лучшую жизнь. А назад вернулись единицы. И его тень…

Да знаю я, что случилось, черт возьми! Составила картину из его невнятных объяснений, из односложных ответов Рамина на мои расспросы, из обрывков статей и разговоров лжесвидетелей. Когда началась бойня, Алессандро был в самом ее эпицентре. Его ранили – свежий шрам на его теле – жуткое ранение! Тут уж я могу сказать как врач – он чудом выжил. И чудо явилось в образе его брата, который буквально вытащил его на себе из всего этого адского месива. Наверное, я должна быть благодарна ему, за то, что он спас Сани. Да только в этой моей воображаемой картине непроизвольно вырисовывается совсем другой сюжет: площадь, устеленная ранеными, убитыми, испуганными и растоптанными, охмелевшая земля всасывает их пенящуюся кровь и изрыгает липкую грязь на конвульсии полумертвых и агонии полуживых, воздух дрожит от их стонов, завываний, воплей, и разрывается при каждом новом залпе непрекращающейся пальбы – и в стороне от всего этого ада, как огромный черный стервятник, стоит он – Рамин. Стоит и терпеливо ждет, пока не падет наземь его самая желанная добыча – его chaq’…

Знаю, что сужу предвзято…Он бросился вытаскивать Алессандро, рискуя собственной жизнью. Он поступил как герой. В конце концов, он поступил как брат…

Но, только, спасая его жизнь, он забыл спасти его душу, которая так и осталась в этом аду.

Винит ли Алессандро себя в том, что случилось с теми людьми? Конечно, да. Еще безжалостней обвиняет он себя и в смерти падре Фелино, которого застрелили в тот же день. Винит он себя и в чем-то еще, о чем я и не догадываюсь. Но его чувство вины парализовано, обездвижено, сжато, как ком в горле: в надломанном голосе, в недосказанных словах – я ведь замечаю это, вижу постоянное напряжение, которое не уходит даже, когда ему все-таки удается заснуть. Наоборот – усиливается.

Губы дрожат, подергиваются веки. Дрожь охватывает его тощее тело. Резко запрокидывает голову, бормоча что-то, словно одержимый. Ему снится кошмар, а я не хочу будить его, ведь он не поспал еще и двух часов…Потом громкий прерывистый вздох, рывок, словно кто-то невидимый всадил ему в спину нож. Он открывает глаза и сразу отворачивает от меня истомленное лицо, проводит по нему ладонями, изгоняя из себя этого невидимого…

– Опять кошмар снился?

– Не помню.

Почему-то, я хочу сказать ему: «Ты не виноват»…или просто – «Вернись»…

Я молчу.

Кома… Иногда я надеюсь, что мой Сани не умер, а находится в коме. И, каким бы странным это ни казалось, именно его отягощенную воспоминанием, воспаленную и больную совесть я воспринимаю как синдромом жизни. Именно на нее я украдкой уповаю, когда хочу сказать «ты не виноват», но молчу.

Он встает, одевается, уходит. А время еще 5 утра.

5 утра…

Эти мысли мучают меня, потому что время 5 утра. Час волка. Час хищника. В каждом из нас живет хищник, и если его не поить чужой кровью, как это делает мой отец…или даже Рамин, он начинает глодать нас самих. Предрассветный час – час агонии.

А днем все пройдет. Днем я попытаюсь убедить себя, что ложь – правда, а правда – ложь, и искренне буду играть роль нас прежних. Хотя опять придется играть за двоих…

Вот поэтому мне легче сейчас находиться с Анхелем. Ему не нужно играть в самого себя, чтобы смеяться, шутить и верить.

И он уж точно не террорист. Какой там! Даже тот случай… Да что тот случай? – Подумаешь – тупая бессознательна месть за сестру. Не больше. И то, что мы устроили в «Континентале» после – его это ни капли не изменило. Он не террорист. Он обычный бесшабашный 20-летний парнишка: мечтает о светлом будущем, смеется, шутит, дурачится.

И делает бомбы.

Это то, чем он занимается в данный момент.