Петр Аркадьевич Столыпин. Воспоминания о моем отце. 1884—1911

Осенью мы были в Петербурге, и я была счастлива видеть папа в таком хорошем настроении. Он был полон впечатлений и воспоминаний о своей поездке по Сибири, совершенной в сентябре с министром земледелия Кривошеиным. Много рассказывал он о богатстве края, его блестящей будущности, огромном размахе всех тамошних начинаний и с убеждением повторял:

– Да, десять лет еще мира и спокойной работы, и Россию будет не узнать.

Той же осенью государь, оставив свою семью в Дармштадте, приехал в Потсдам к императору Вильгельму.

В Потсдамском дворце был большой обед в присутствии обоих императоров. Это был самый красивый прием, который я видела при германском дворе. Огромная, великолепно декорированная зала, большое количество приглашенных и то рождаемое дорогой и новой обстановкой оживление, которое всегда царит на приемах за городом, создали из этого вечера на редкость красивое и оживленное торжество.

После обеда мы все представились государю. И государь, и император Вильгельм были в отличном настроении.

За последний год я подружилась с падчерицей нашего генерального консула Арцимовича, американкой Мириам. Была она немного моложе меня, очень веселая и милая, и так часто бывала у нас в Берлине, что как-то ездила с нами и в Пилямонт, попав таким образом первый раз в жизни в Россию. Она тоже представлялась государю в этот день. Стояли мы, посольские дамы, в один ряд, и к каждой по очереди подходил государь. Когда дошла очередь до Мириам, я, стоя рядом, слышу следующий разговор:

– Vous êtes Amèricaine, n’est се pas?

– Oui, Votre Slajestè.

Мириам, не особенно хорошо говорившая по-французски, старается по-военному, четко и ясно выговаривать слова.

– Avez-vous ètè en Russie?

– Oui, Votre Majestè!

– Ou ça?

– A Poliamont, Votre Majestè!

Удивленный взгляд государя.

– Ou est се que c’est?

– Je ne sais pas, Votre Majestè! – также отчеканивает Мириам.

Государь поднимает брови и улыбается. Тогда Мириам спохватывается и поясняет:

– Chez le Bock’s…[37]

На что государь только нашелся сказать:

– Ah! – подал ей руку и заговорил со мною.

Мне было так смешно, что с трудом удалось серьезно сделать реверанс. Все еще улыбался и государь и, очевидно, под впечатлением последнего разговора сказал мне:

– А я теперь знаю, как называется имение вашего отца, он меня, наконец, выучил: Колноберже. Какое трудное название, а сейчас я узнал название вашего имения… – Государь запнулся, и я ему подсказала: «Пилямонт».

В тот же вечер я первый раз дольше говорила с императрицей Августой-Викторией, и это было много труднее, чем разговор с императором Вильгельмом. Она держалась удивительно прямо и, строго глядя на собеседника, задавала вопросы и замолкала на довольно долгое время, что действовало весьма мучительно.

Не то было с ее дочерью, молоденькой принцессой Викторией-Луизой, которая стала мне по-детски доверчиво и многословно объяснять, как чудно жить в Потсдаме и какое наслаждение переезд сюда из скучного Берлина!

Глава 39

Какие странные случайности бывают в жизни. В ноябре 1910 года мой муж получил от своей тетушки имение, и надо же было, чтобы на всем необъятном пространстве России имение это находилось бы именно в той же моей милой, родной Ковенской губернии, в которой я выросла. Живя в Германии и видаясь часто с немцами-помещиками, мы оба научились иначе смотреть на обязанности землевладельца, нежели на таковые смотрели обыкновенно в России люди нашего круга того времени, особенно молодые, и поэтому мы решили честно, отказавшись от всех благ городской жизни, поселиться в деревне и серьезно заняться сельским хозяйством. Наше новое имение находилось довольно далеко от Колноберже, но лишь в пятидесяти девяти верстах от Либавы, на самой границе Курляндии. Все это дало мужу моему толчок к тому, чтобы покинуть морскую службу. Помню, как морской министр адмирал Воеводский уговаривал моего мужа не делать этого, но решение было принято бесповоротно, и, награжденный за месяц до ухода со службы следующим чином за отличие, он, после Рождества 1910 года, вышел в запас в чине старшего лейтенанта, и мы сразу переехали на жительство в Довторы, где мы решили жить зимой, переезжая на лето в мой Пилямонт, чтобы быть ближе к моим родителям.

Как я ни любила деревню, но расставаться с нашими многочисленными берлинскими друзьями оказалось не так-то легко, и каждый прощальный обед, а было их очень много, оставлял на сердце грустное воспоминание.

Новизна жизни в деревне зимой, широкое поле деятельности помещичьего быта, масса дела, обязанностей и забот скоро увлекли меня так, что я забыла и думать о светских увеселениях, о балах и туалетах и, совершенно погрузившись в мирную деревенскую жизнь, чувствовала себя вполне счастливой.

Почти одновременно с переездом в деревню мой муж был назначен шавельским предводителем дворянства, что дало ему, кроме занятия хозяйством, много разнообразной интересной работы, тогда же он был сделан камер-юнкером.