Петр Чайковский и Надежда фон Мекк

Однако поздравления не заставляют Чайковского позабыть о собственных материальных затруднениях. 22 августа 1888 года он снова пишет Надежде, прося денег, авансом в счет ежемесячных бюджетных сумм. «В течение зимы дела мои, несомненно, поправятся, и я, как Вам известно, могу даже, может быть, серьезно разбогатеть. Теперь же обстоятельства так сложились, что я принужден убедительно, горячо просить Вас прислать мне остающиеся две трети всей бюджетной суммы за будущий год, т. е. четыре тысячи рублей серебром. Если это возможно, убедительнейше прошу Вас прислать эту сумму приблизительно ко 2 сентября».

Надежда выполняет его просьбу, не колеблясь. Что для нее четыре тысячи рублей? Травинка в стоге сена! Она издали представляет себе радость возлюбленного при виде ее подписи внизу чека. Это ее способ вкусить полноту обладания. Никогда не познает подобного упоения Милочка в объятиях своего мужа. Когда Чайковский сообщает Надежде, что «благодаря ей» он воспрянул духом и принялся за правку своей Пятой симфонии и написание увертюры-фантазии по «Гамлету», она ликует, словно ей обещали любовное свидание.

«Усталость страшная, я работаю как каторжник, с какой-то страстною усидчивостью, происходящей оттого, что мне все кажется, что нужно торопиться, а то время уйдет!..»

Подобное усердие в работе и радует Надежду, и огорчает. Внезапно ей становится отчетливо видно, что, будучи безупречным в музыке, как человек Чайковский имеет множество пороков. Забота о собственном творчестве делает его ненормально эгоистичным и мешает ему думать о тех, кто окружает его искренней заботой. Но, возможно, именно это ужасающее безразличие к заботам смертных позволяет ему отдавать все душевные силы одной музыке? Может ли композитор такой величины проявлять внимание и к преходящей жизни, и к вечному искусству? Разве не должен он выбирать между обязательствами перед себе подобными и первостепенной миссией, которую возложило на него небо? Не допустил ли бы он святотатства, отворачиваясь, хотя бы на какой-то краткий миг, от главной цели, чтобы заниматься всем и каждым? Конечно, допустил бы, решает Надежда. Но вопрос в другом: что терзает ее в глубине души, так это странная реакция Чайковского на некоторые события его собственной жизни. Так, она убеждена, что его гениальность должна бы сделать его безразличным к блеску славы. К тому же он мог бы получше выбирать себе знакомых, быть более осмотрительным в мужской дружбе. Почему все-таки он так увлекся этим юнцом Бобом, без которого, говорит, теперь совсем не может? Что особенного находит он в этом подростке, ненормально миловидном, с призывными улыбками? Раздосадованная лестными эпитетами, которыми композитор усеивает свои письма, говоря о достоинствах своего протеже, она пытается урезонить его, сообщая в насмешку, что ей также выпала недавно огромная радость – ее любимая собачка принесла милейших щенков. Однако Чайковский не почувствовал горькой иронии этого сообщения.

Расстроенная ослеплением любимого, Надежда ищет утешения, удвоив свое внимание к членам собственного семейства. Но похоже, что в маленьком племени никто не нуждается ни в ее мнении, ни в ее привязанности. Все женщины вокруг – сплошные животы. Одни торопятся забеременеть, другие уже увлеченно нянчатся, третьи только и мечтают о том, как бы их тоже поскорее полюбили и оплодотворили. Какая идея фикс заставляет их с таким нетерпением ожидать проникновения в себя и торопиться произвести на свет живой, крикливый кусочек себя? Неужели во всем свете нет никого, кроме Надежды, кто ставил бы порывы души превыше животного инстинкта? Возможно, именно потому, что она никогда не испытала телесного контакта с Чайковским, она чувствует себя вправе презирать тех, кто слушается лишь повелений своего пола. Воздержание, которое она наложила на себя в отношениях с композитором, возвеличивает их обоих и облекает, бок о бок, колдовством музыки, которой одной хватило бы, чтобы оправдать существование на земле людей. Уверенная в высшем счастье, которое дарит ей этот аскетизм, она, однако, не решилась бы поклясться, что так же обстоит дело и у него и что он не ищет физического удовлетворения, в котором она всегда отказывала ему. Снова сплетни, которые то и дело возбуждают якобы наличествующие отклонения в поведении Чайковского, беспокоят ее в ее преданности, которую ей хотелось бы по-прежнему выражать ему. Князь Ширинский, этот ненавистный зять, который в несколько месяцев окрутил наивную Милочку, не стесняется делать в разговоре прозрачные намеки на странные нравы композитора и удивляться безумному восхищению, которое проявляет к нему Надежда. Он даже рассказывает по этому поводу скабрезные анекдоты, которые Надежда старается не слушать. Однако этот Ширинский не теряет времени даром в пустых галантностях. Едва выйдя замуж, Милочка оказывается беременной. Увы! Похоже, эта весьма неудачно подобранная пара снискала милость Бога не более, чем любовь баронессы.