Петр Чайковский, или Волшебное перо

— Ну, да! Конечно! — немного погодя весело закричал он. — Ясно вижу вас внутри какого-то красивого четырехэтажного здания. Вот вы выходите из комнаты. Похоже, из классной комнаты. В коридоре толкотня, крик… Вас окружают товарищи. Все они в какой-то форме… Кители с серебряными пуговицами… Они просят вас пройти в рекреационный зал, то бишь в зал для игр, и называют при этом Петюлей, Пекой и Чаинькой… Ах, вот оно что! Вас просят поиграть на фортепьяно. И вы, слышу я, играете. И как здорово, как хорошо! Особенно эту вот русскую песню «По улице мостовой…»

— Это Петербургское Училище правоведения, — шепчет сраженный наповал Петя, Петенька, а теперь уже Петр Ильич Чайковский. — Я проучился в нем семь лет. Были эти годы и радостными, и тяжковатыми одновременно. Радостными оттого, что там я все же мог хоть немного заниматься своей любимой музыкой. А тяжелыми оттого, что уж очень трудно переносил я разлуку со своими близкими. Ведь видеться с ними мне позволяли очень редко…

— Ага, значит я на верном пути! Значит книга не врёт! — снова зафыркал старичок. — Ну-с, тогда продолжим!

Вот, ясно вижу, идете вы по Петербургу. На вас чиновничья шинель и фуражка с кокардой. Входите в какое-то здание. Швейцар с огромными усами приветствует вас и называет: господин титулярный советник. Вы проходите в комнату, садитесь за длиннющий стол. Вам приносят какие-то бумаги. Но вы ими не хотите заниматься! Вы думаете о младших братьях Модесте и Анатолии, которые неважнецки покуда учатся. Думаете о разных служебных неприятностях вашего отца. И еще о том, что в Петербурге открылась Консерватория, где обучают музыке и в которую вам так хочется поступить…

— Как же вы все это узнаете? — снова недоумевает Петр Ильич. — Вы просто настоящий кудесник! Я ведь и правда, служил неохотно. Только и думал о том, как бы поступить в Консерваторию, чтобы научиться по-настоящему писать музыку. И хотя многие мои родственники были против, я поступил в нее. И закончил. А затем лишь переехал сюда, в Москву. И теперь сам преподаю. Но уже в Консерватории московской… Ну, а остальное, князь, вы можете узнать и без своей чудесной книги.

— А вы, я вижу, Петр Ильич, слегка сомневаетесь в возможностях старинных книг!

— Помилуйте, Владимир Федорович! Ежели я в чем-то и сомневаюсь, то только в себе самом. Не далее как вчера мне в голову пришла мысль: оставаться бы и дальше чиновником! Ведь музыка моя пока не имеет успеха.

— А вот это Вы зря! — даже крякнул старик Одоевский. — Вот вы меня назвали кудесником. Я и вправду кудесник. Хотя и не такой могучий, как ваша фея Сладкой Печали, — добавил он шепотом. А потом продолжил вслух: — И чтобы доказать вам это, я сейчас покажу, что было бы, кабы остались вы чиновником. Возьмите же тот ящичек, что лежит на фортепьяно. Да приложитесь-ка глазами к его отверстиям!

Петр Ильич взял в руки тяжелый и холодный металлический ящичек. И без особой охоты, надо сказать, припал глазами к двум круглым, с грецкий орех величиной, отверстиям…

И поплыли перед глазами его серо-зеленые волны. Вспыхнул серебряный, залепленный со всех сторон туманом город. Стал этот город налетать, приближаться. И увидел Петр Ильич: это Петербург! Но только какой-то игрушечный, что ли. Бегают туда-сюда чинодралы с портфелями. Ходят, как заводные, офицеры в золоченных мундирах. Орут торговки на рынках. Тумбами сидят бородатые извозчики на козлах. Но все фигурки эти — угловатые и уменьшенные, словно в кукольном театре.

Разглядел Петр Ильич и себя самого. Видит: стал он важным чиновником. Знакомство водит с придворными, с министрами. С самим Императором видится. Вот однажды при встрече во дворце Император и говорит ему:

— Хотим тебя, хм-мм… Петр Ильич, за беспорочную службу наградить Большим Чиновничьим Пером с цепью. — И хлопает трижды в ладоши.

Тут же адъютант вносит на фиолетовой атласной подушечке это самое Перо: огромное, блестящее, с морской кортик величиной! А к перу ещё цепь: жёлтая, тяжеленная. Все это переливается, горит. Даже сам Император залюбовался. Налюбовавшись же вдосталь, говорит:

— Ну теперь ты, Петр Ильич, наверное, еще лучше служить нам станешь. А в свободное от службы время этим самым Пером можешь свою любимую музыку писать. Что-нибудь, знаешь, этакое: полковое, манежное!

Взял Петр Ильич Большое Перо с цепью и покатил в роскошной карете к себе домой.

А приехав домой, решил сразу же попробовать этим Пером музыку писать. Попишет за столом немного, потом перейдет к роялю. Сыграет то, что написал, — и опять за стол. И, — чудно получается! Все пишется быстро, легко, как уж давно не писалось. Пишется-то — легко, да вот потом, что ни сыграет Петр Ильич, все ему не по сердцу. Вертит он Пером так и эдак, марает разлинованную бумагу и перемарывает, — а всё выходит какая-то скучная военная музыка. Музыка выутюженных мундиров и начищенных до блеска шпор.

И так изо дня в день. А потом — глядь! И вовсе Перо с цепью к руке приросло. Ни оторвать его, ни отбросить! Только и удается, что на людях в рукав мундира спрятать.