Петр I

Если кто-то подумал, что на этом дело закончилось, то сильно ошибся – все только начиналось. Петр хорошо знал характер своего сына, любившего проводить время в развлечениях, сопровождавшихся неумеренными возлияниями. В компании, собравшейся вокруг царевича, выделялся Александр Васильевич Кикин, начинавший службу в денщиках у Петра и доросший до начальника (первого) Петербургского адмиралтейства.[142] Вражда с Меншиковым привела Кикина в окружение Алексея, который открыто демонстрировал неприязнь к всемогущему фавориту Петра. Дальновидную предусмотрительность тоже нельзя было сбрасывать со счетов – Кикин явно стремился войти в доверие к будущему царю, рассчитывая стать при Алексее тем же, кем Меншиков был при Петре. Считается, что именно Кикин подсказал Алексею идею с принятием монашества, сопровождая подсказку словами: «Вить-де клобук не прибит к голове гвоздем, можно-де его и снять».

«Это молодому человеку не легко, – предупредил сына Петр, – одумайся, не спеша; потом пиши ко мне, что хочешь делать; а лучше бы взяться за прямую дорогу, нежели в чернцы. Подожду еще полгода».

26 августа 1716 года находившийся в Копенгагене в рамках своего второго заграничного вояжа Петр потребовал от Алексея определиться окончательно – или приезжай ко мне, станем вместе бить шведов, или назови выбранный тобою монастырь и дату пострижения. Вызов в Копенгаген пришелся как нельзя кстати, потому что Алексей замыслил бежать к своему свояку императору Карлу VI. Но так вот запросто с места не сорвешься – у отца всюду глаза да уши, до ближайшей почтовой станции доехать не дадут, не то чтоб до границы, а тут такая оказия. Взяв с собой Ефросинью, ее брата Ивана Федорова и троих слуг, царевич 26 сентября отбыл из Петербурга и в конце ноября прибыл в Вену, куда предварительно ездил договариваться Кикин.

Вообще-то Кикин советовал Алексею искать убежища во Франции, враждебной России стране, но царевич предпочел сделать ставку на родственные связи, а не на политические расклады. Связи были крайне призрачными, что называется «седьмая вода на киселе», но Алексей на них полагался и надеялся досидеть под крылышком свояка до кончины отца, которому на тот момент шел сорок пятый год. Позицию свою он описывал следующим образом: «Император должен спасти мою жизнь, обеспечить мои и детей моих права на престол. Отец хочет лишить меня и жизни, и короны. Я ни в чем пред ним не виноват, я ничего не сделал моему отцу. Согласен, что я слабый человек, но так воспитал меня Меншиков. Здоровье мое с намерением расстроили пьянством. Теперь говорит мой отец, что я не гожусь ни для войны, ни для правления; у меня, однако ж, довольно ума, чтоб царствовать. Бог дает царства и назначает наследников престола, но меня хотят постричь и заключить в монастырь, чтобы лишить прав и жизни. Я не хочу в монастырь. Император должен спасти меня».

Карл укрыл свалившегося как снег на голову «родственника» в уединенном тирольском замке Эренберг и стал ждать дальнейшего развития событий. Никаких политических выгод из этой истории император извлечь не надеялся, но выдача свояка его грозному отцу подмочила бы его репутацию. Другое дело – дождаться удобного момента и помирить отца с сыном таким образом, чтобы оба остались довольны.

Агенты Петра довольно скоро установили местонахождение царевича (настойчивость и деньги способны преодолевать любые преграды). Когда русский посланник в Вене Авраам Веселовский сказал императору во время аудиенции, что Алексей находится в Эренберге, царевича срочно переправили от греха подальше в Неаполь, входивший в то время в состав Священной Римской империи. Но гвардии капитан Александр Румянцев, которому было поручено доставить беглеца к отцу, сумел проследить за переездом.

Поняв, что договориться с Карлом будет сложно, Петр отправил за сыном тайного советника Петра Андреевича Толстого, одного из самых ловких своих приближенных (того самого, что был российским посланником в Константинополе). В помощники Толстому был определен Румянцев. В инструкции, полученной послами от Петра, говорилось: «Ехать им в Вену и на приватной аудиенции объявить цесарю, что мы подлинно чрез капитана Румянцева известились, что сын наш Алексей принят под протекцию цесарскую и отослан тайно в тирольский замок Эренберк, и отослан из того замка наскоро, за крепким караулом, в город Неаполь, где содержится за караулом же в крепости, чему капитан Румянцев самовидец… И ежели в том он, цесарь, упорно стоять будет, что он не ведает, где он, то объявить, что мы из того уже самую его неприязнь к себе и некоторую противную интенцию видим и против того свои меры брать принуждены будем».