Ноября 11-го, понедельник. Я остался дома, слушал богослужение и после полудня делал визиты.
4. Я написал к жене по почте.
5. Я говорил с боярином, дабы послать за моей женою; он дал мне уклончивый ответ.
6. Тем не менее я решил послать за женой и кинулся писать письма.
8. Я задержал отъезд моих слуг, надеясь добиться, чтобы с ними поехал майор ван Бокховен, но[…]13
9. Я отправил слуг в Киев за женою, дав им трех лошадей и три рубля на дорогу на четверых.
Ноября 10-го. Я условился о сухих березовых дровах по полрубля за сажень.
12. Я написал к жене с лекарем, уехавшим в Батурин к гетману <Ивану Мазепе>.
14. Я обедал у полковника Виберга, где весь дом был полон гостей.
15. Русские начали формировать свои полки и объединили несколько стрелецких полков – из двух один.
16. Мне было сказано некоторыми русскими, кои представляются моими друзьями, что если я не испрошу милости и благоволения, будут приняты суровые меры, как то: моя ссылка с семьей в дальний край их империи.
Ноября 17-го. Я был у голландского резидента, который совершенно отказался вмешиваться в мое дело, заявив, что русские по ведомостям составили дурное мнение о нашем короле, будто он слишком расположен к туркам.
18. Я был кое у кого из великих особ; иные говорили, что принцесса весьма разгневана на меня за упрямство – как ей это представили – и склонна вынести мне приговор построже.
19. Я подготовил другой протест, что был выправлен М. V
20. Я велел переписать протест другой рукою.
Ноября 21-го. Несколько друзей уведомили меня, что, если я не поспешу признать свою вину и умолить их величества о прощении, надо мною свершится скорый приговор. Посему мне советовали как можно быстрее предотвратить гибель собственную и моей семьи; если же медлить, то их слезы не смогут мне помочь. Мысли об этом так смутили мой разум, что целую ночь я не мог уснуть. Хуже всего было то, что мне некому довериться, ибо все движимы своекорыстием, равнодушны к состоянию другого или же неспособны подать помощь или совет.
22. Император и принцесса пребывали в Измайлове, и я рано утром отправился туда, в покои боярина. Там, после некоторого ожидания, боярин впал в великую ярость против меня, а поскольку я отстаивал себя как можно лучше и имел на своей стороне большое превосходство здравого смысла, он распалялся все более, так что в великом гневе приказал записать меня в прапорщики и выслать на другой же день. Несколько вельмож, войдя и слыша прения, дружно приняли сторону и мнение боярина; даже вопреки здравомыслию и собственному суждению они стали возлагать на меня тяжкие обвинения и побуждали меня прибегнуть к иным мерам. Боярин также с весьма резкими речами и угрозами, рассуждая без рассудительности и малейшего подобия правоты, не оценивая и не учитывая ничего из сказанного мною, все настаивал, дабы я признал свое заблуждение, молил о прощении и обязался служить в будущем. Итак, зная его могущество и то, что все ведется согласно [его] воле, а не по здравомыслию и справедливости, а также страшась погубить мою семью, я с большим нежеланием согласился на то, что от меня требовали. Я велел написать очень осторожную петицию, признавая, что, коль скоро своим ходатайством об отъезде из страны навлек неудовольствие их величеств, прошу меня простить и обещаю служить, как прежде. Эта петиция по прочтении наверху не показалась достаточной, как сочиненная в не слишком покорных выражениях. Итак, после принуждения и угроз сослать меня с семьей в самые дальние края их империи, я заявил: пусть составят или выдадут копию такой [челобитной], как пожелают. Я удалился и приехал в Слободу, увидав по пути стеклянные домики.
Ноября 23-24-го. Эти два дня я провел дома, будучи весьма удручен причиненной мне великой несправедливостью и обидой.
