Петр и Алексей (Христос и Антихрист - 3)

Царевич отвечал спокойно, как будто уже не чувствовал страха перед отцом, а только усталость и скуку. - Кто из светских, или духовных ведал твое намерение противности, и какие слова бывали от тебя к ним, или от них к тебе?

- Больше ничего не знаю,- в сотый раз отвечал Алексей.

- Говорил ли такие слова, что я-де плюну на всех здорова бы мне чернь была?

- Может быть, и говаривал спьяна. Всего не упомню. Я пьяный всегда вирал всякие слова и рот имел незатворенный, не мог быть без противных разговоров в кумпаниях и такие слова с надежи на людей бреживал. Сам ведаешь, батюшка, пьян-де кто не живет... Да это все пустое!

Он посмотрел на отца с такою странною усмешкою, что тому стало жутко, как будто перед ним был сумасшедший.

Порывшись в бумагах, Петр достал одну из них и показал царевичу. - Твоя рука? - Моя.

То была черновая письма, писанного в Неаполе, к архиереям и сенаторам, с просьбой, чтоб его не оставили. - Волей писал?

- Неволей. Принуждал секретарь графа, Шенборна, Кейль. "Понеже, говорил, есть ведомость, что ты умер, того ради, пиши, а буде не станешь писать, и мы тебя держать не станем" - и не вышел вон, покамест я не написал.

Петр указал пальцем на одно место в письме; то были слова:

"Прошу вас ныне меня не оставить ныне". Слово ныне повторено было дважды и дважды зачеркнуто.

- Сие ныне в какую меру писано и зачем почернено? - Не упомню,- ответил царевич и побледнел. Он знал, что в этом зачеркнутом ныне - единственный ключ к самым тайным его мыслям о бунте, о смерти отца, о возможном убийстве его. - Истинно ли писано неволею? - Истинно.

Петр встал, вышел в соседнюю комнату, позвал денщика, что-то приказал, вернулся, опять сел за стол и начал записывать последние показания царевича.

За дверью послышались шаги. Дверь отворилась. Алексей слабо вскрикнул, как будто готов был лишиться чувств. На пороге стояла Евфросинья.

Он ее не видел с Неаполя. Она уже не была беременна. Должно быть, родила в крепости, куда посадили ее, тотчас по приезде в Петербург, как узнал он от Якова Долгорукова.

"Где Селебеный?"- подумал царевич и задрожал, потянулся к ней весь, но тотчас же замер под пристальным взором отца, только искал глазами глаз ее. Она не смотрела на него, как будто не видала вовсе.

Петр обратился к ней ласково:

- Правда Ли, Феодоровна, сказывает царевич, что письмо к архиереям и сенаторам писано неволею, по принуждению цесарцев?

- Неправда,- отвечала она спокойно.- Писал один, и при том никого иноземцев не было, а были только я да он, царевич. И говорил мне, что пишет те письма, чтоб в Питербурхе подметывать, а иные архиереям подавать и сенаторам.

- Афрося, Афросьюшка, маменька!.. Что ты?..-залепетал царевич в ужасе.

- Не ведает она, забыла, чай спутала,- обернулся он к отцу опять с тою странною усмешкой, от которой становилось жутко.- Я тогда план Белгородской атаки отсылал секретарю вицероеву, а не то письмо...

- То самое, царевич. При мне и печатал. Аль забыл? Я видела,- проговорила она все так же спокойно и вдруг посмотрела на него в упор тем самым взором, как три года назад, в доме Вяземских, когда он, пьяный, бросился на нее, чтоб изнасиловать, и замахнулся ножом. По этому взору он понял, что она предала его. - Сын,- сказал Петр,- сам, чай, видишь, что дело сие нарочитой важности. Когда письма те волей писал, то явно намерение к бунту не токмо в мыслях имел, но и в действо весьма произвесть умышлял. И то все в прежних повинных своих утаил не беспамятством, а лукавством, знатно, для таких же впредь дел и намерения. Однако же, совесть нашу не хотим иметь пред Богом нечисту, дабы наносам без испытания верить. В последний спрашиваю, правда ль, что волей писал? Царевич молчал.

- Жаль мне тебя, Феодоровна,- сказал Петр,- а делать нечего. Буду пытать.

Алексей взглянул на отца, на Евфросинью и понял, что ей не миновать пытки, ежели он, царевич, запрется.

- Правда,- произнес он чуть слышно, и только что это произнес, страх опять исчез, опять ему стало все безразлично.

Глаза Петра блеснули радостью. - В какую же меру ныне писал?

- В ту меру, чтоб за меня больше вступились в народе, применяясь к ведомостям печатным о бунте войск в МеКленбургии. А потом подумал, что дурно, и вымарал...

- Так значит бунту радовался? Царевич не ответил.

-А когда радовался,-продолжал Петр, как будто услышав неслышный ответ,- то, чаю, не без намерения; ежели б впрямь то было, к бунтовщикам пристал бы?

- Буде прислали б за мной, то поехал бы. А чаял быть присылке по смерти вашей, для того... Остановился, еще больше побледнел и кончил с усилием: - Для того, что хотели тебя убить, а чтоб живого отлучили от царства, не чаял...

- А когда бы при живом? - спросил Петр поспешно и тихо, глядя сыну прямо в глаза.

- Ежели б сильны были, то мог бы и при живом,ответил Алексей так же тихо.

- Объяви все, что знаешь,- опять обратился Петр к Евфросинье.