Петр и Феврония: Совершенные супруги

Роднит Девгения Акрита с Петром Муромским и его благочестие. Вступая в опасные поединки, Девгений уповает не на собственную силу, а на благоволение Господне. Этот мотив повторяется в «Девгениевом деянии» из эпизода в эпизод. Например, он проявляется в сцене битвы со львом: «Внезапно свирепый зверь выскочил из болота… И увидели они (отец Девгения со свитой. — И. Л., Д. В.) юношу, и стали следить, как бы не напал на него зверь. А Девгений в правой руке нес голову лося и двух убитых медведей, а в левой — разодранного лося. И крикнул ему дядя: „Иди, чадо, сюда и брось этих мертвых. Здесь иной зверь, живой, это не то что лося разорвать надвое: это свирепый лев, с великой осторожностью подходи к нему“. Отвечал ему юноша: „Господин мой, дядя! Надеюсь на Творца, и на могущество Божье, и на молитву родившей меня матери“. И, ответив такими словами дяде, подбежал Девгений, быстро выхватил свой меч и пошел навстречу зверю. Зверь же, увидев идущего к нему юношу, зарычал, и стал бить себя хвостом по бокам, и, разинув пасть свою, прыгнул. Но Девгений ударил его мечом по голове и рассек на две половины»^[121].

Еще один мотив сближает «Повесть о Петре и Февронии Муромских» с «Девгениевым деянием»: знакомство слуги Петра с Февронией началось в отсутствие ее отца; так же и с будущей женой, дочерью стратига, Девгений Акрит знакомится, когда отца ее нет в городе.

Правда, Девгений внушает невесте любовь своей отвагой и силой, а в истории муромской четы скрепляющим раствором для брака является мудрость Февронии в соединении с христианским законом. Но невозможно отделаться от впечатления, что русский книжник нарочито «переиграл» сюжет «Девгениева деяния», пожелав придать ему большую сложность: оставив конструкцию рыцарского романа, добавить черты этического трактата.

Но приходило ли в голову древнерусским писателям пускаться в подобные игры?

Такое случалось. Например, если сравнить композицию, а также основные сюжетные ходы «Слова о полку Игореве» и «Задонщины», можно сделать вывод об их необыкновенном сходстве. Автор одного из текстов работал явно по следам знакомства со вторым!

Скорее всего, автор «Повести…» использовал «Девгениево деяние» именно так, то есть в качестве строительного материала.

Для этого у него была весьма серьезная причина. Одного Агрика, вовсе не богатыря и ни в коей мере не змееборца, на Руси знали с XII века по переводному сочинению «Чудеса святого архиерея Христова Николы [Мирликийского]». Описание одного из посмертных чудес начиналось так: «Некто по имени Агрик, живший в земле Антиохийской недалеко от сарацин, был очень богат и сильно любил святого Николу, имея единственного сына и творя каждый год память святому Николе: канон, утреню и литургию; и ставил две трапезы: первую — братии Божией, убогим, а после литургии — родственникам, друзьям, соседям и иным»^[122].

В древнем повествовании о чуде нет никакого меча. Агрику по крепкой вере его святой Николай Мирликийский чудесным образом вернул сына Василия. Тот оказался пленником сарацин и попал на остров Крит, в услужение к царю Амире. Ни Василий, ни его отец не подняли руки, чтобы защититься от врагов в бою. Христиан пленили без битвы, в результате внезапного нападения. Да и вернулся сын Агрика тоже вне батального контекста: сила небесная моментально перенесла его с Крита домой, рубиться ни с кем не пришлось.

Есть ли во всем этом перекличка с «Девгениевым деянием», нет ли, решать филологам. Но для русского книжника XVI века она, скорее всего, существовала — хотя бы из-за имени центрального персонажа.

Пусть Агрик из «Чудес святого архиерея…» и не располагал смертоносным клинком, как Агрик-Акрит из «Девгениева деяния», зато у него был несокрушимый меч веры. И, возможно, автор «Повести о Петре и Февронии Муромских» воспринимал антиохийского благочестивца-богача как постаревшего благочестивца-воина с Евфрата. Город-то Антиохия — взглянем на карту — расположен совсем недалеко от реки Евфрат! И если в прежние времена Агрик-Акрит разгонял врагов мечом, а ныне уже не может, то вера у него осталась, и она служит ему опорой и ограждением от несчастий.

Но история о спасении Агрикова сына Василия — сюжет не рыцарственный, а благочестивый. И ради него одного стоило повернуть приключения змееборца на иной лад, соединить их с христианским поучением[123].

* * *

Итак, мы рассмотрели несколько версий появления Агрика.

Во-первых, это имя может быть связано с землей, что дает две версии: земля как хранительница предков и земля, дающая хлеб насущный. Тогда меч, соответственно, выступает либо как родовой символ, либо как таинственная сила народа, возделывающего землю. Во-вторых, образ Агрика, возможно, имеет корни в древних литературных памятниках, с которыми был знаком автор «Повести…»: тогда меч этот как бы наделен силой храброго Гнея Агриколы — римского полководца или легендарного Дигениса Акрита (Девгения) — змееборца.

Какая из них достовернее?