Петр II

Под влиянием фаворита царь уже с двенадцатилетнего возраста приобщился к любовным утехам с женщинами. В депеше от 27 ноября 1727 года Лефорт доносил: «Мне известна одна комната, смежная с бильярдом, где помощник главного воспитателя доставляет ему разные приятные свидания». В этой же депеше Лефорт писал: «Долгорукий не только поддерживает дурные наклонности царя, но и сам служит покорным оружием при исполнении поступков, недостойных монарха». В январе 1728 года де Лириа доносил, что хотя императору не исполнилось 13 лет, но он «уже дает знать, что может быть другом женского пола, и даже в высочайшей степени он уже имел свои любовные похождения». [117]

Развратное поведение самого фаворита создавало ему репутацию насильника и соблазнителя слабого пола. Князь Щербатов запечатлел рассказы современников об Иване Долгоруком в своем знаменитом памфлете: «Князь Иван Алексеевич Долгоруков был молод, любил распутную жизнь и всеми страстьями, к которым подвержены молодые люди, не имеющие причины обуздывать их, был обладателем. Пьянство, роскошь, любодеяние и насилие прежде бывшего поляка заступили». Щербатов привел один из эпизодов безнравственного поведения Ивана: он взял «на блудодеяния» супругу князя Н. Ю. Трубецкого, жил с нею «без всякой закрытости», истязал супруга и даже однажды намеревался выбросить его в окно, и исполнил бы свое желание, если бы за рогоносца не заступился Сергей Лопухин, родственник первой супруги Петра Великого. «Но любострастие его… — продолжал Щербатов, — многими не удовольствовалось, согласие женщины на любодеяние уже часть его удовольствия отнимало, и он иногда приезжающих женщин… затаскивал к себе и насиловал». [118]

Этот эпизод не был выдуман Щербатовым. Из депеши Маньяна, отправленной 1 сентября 1729 года, явствует, что любовная интрига фаворита с княгиней Трубецкой, дочерью канцлера Головкина, женщиной очень красивой, но распутной, действительно имела место. Канцлер и князь А. М. Черкасский пытались воспрепятствовать интриге, но временщик стал интриговать против них и хлопотать о ссылке одного в Сибирь, а другого в Персию. Они обратились с жалобой к отцу фаворита, но князь Алексей Григорьевич «дал понять, что они могут подвергнуться царскому гневу».

Это не единственное любовное похождение Ивана Долгорукого, получившее огласку. Еще раньше, в январе 1729 года, Иван домогался близости от молодой супруги Нарышкина, отличавшейся красотой, но, по словам того же Маньяна, получил отпор. [119]

Уроки дебошира, развратника и забулдыги пали на благодатную почву. Царь их быстро усвоил и следовал примеру наставника. Двор в это время находился в Москве, население которой еще не было знакомо с нормами поведения, распространенными на Западе. В старой столице придерживались старомосковских порядков. Здесь осуждение вызывала не только разгульная и развратная жизнь молодого монарха, но и вообще все его поступки, противоречившие традиционным представлениям о чинном и благостном поведении царя. Де Лириа доносил в Мадрид в феврале 1729 года: «…в Москве все ропщут на образ жизни царя, виня в этом окружающих его. Любящие отечество приходят в отчаяние, что государь каждое утро, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и с дежурным камергером и остается там целый день, забавляется как ребенок и не занимается ничем, что нужно знать великому государю». [120]

Чем старше становился император, тем он больше привязывался к князю Ивану и тем сильнее поддавался его дурному влиянию. И тем безобразнее становилось поведение фаворита. Об этом в феврале 1729 года доносил Лефорт: «Достойно удивления, что молодость царя проходит в пустяках; каждый день он участвует в Измайлове в детских играх: уже он не заботится быть человеком положительным, как будто ему и не нужно царствовать». В августе он же нелестно отозвался о фаворите: «Поведение фаворита каждый день делается беспорядочнее». К. Рондо в декабре того же года сообщал своему правительству: «Молодой князь пользуется большей милостью царя, чем когда-либо». [121]

Под влиянием отца и сына Долгоруких царь пристрастился к еще одной забаве — охоте. Ей он стал отдаваться даже с большей страстью, чем прежним своим развлечениям. Коротко, но выразительно написал об этой страсти царя — совсем не схожей с интересами его деда, — испанский посол де Лириа в январе 1728 года: «Царь не терпит ни моря, ни кораблей и страстно любит псовую охоту».