Петр III

Не подлежит сомнению, что в самом Петре с момента его появления в России шла острая внутренняя борьба между воспитанным с детства в Киле немецко-гольштейнским и прививавшимся позднее в Петербурге имперско-российским самосознанием. В таких условиях ощущение двойственности своего происхождения — немецкого по отцу и русского по матери — порождало у него сложный и весьма неустойчивый психологический комплекс двойного национального самосознания. По свидетельству не расположенного к нему Н. И. Панина [123, с. 364], Петр III предпочитал изъясняться по-немецки, а «по-русски он говорил редко и всегда дурно» (правда, и Екатерина, пережившая его на 34 года, так и не научилась правильно говорить и писать по-русски). Ж.-Л. Фавье, наблюдавший Петра Федоровича в 1761 году, то есть незадолго до его прихода к власти, отмечал, что великий князь «и теперь еще остается истым немцем и никогда не будет ничем иным» [178, с. 194]. В результате он, уже не знавший Гольштейна, не знал и по-настоящему так никогда не узнал и России и, если верить «Запискам» Екатерины II, предчувствовал здесь свою гибель.

Все же если он и ощущал себя в значительной мере немцем, то — немцем на русской службе. И потому, свыкшись со своим положением, Петр в той или иной мере приглядывался к окружавшим его людям, примеривался по-своему к обстановке. Хотя его политические взгляды не составляли, конечно, целостной и продуманной системы, их нет никаких оснований игнорировать. Тем более что именно расхождения по ключевым вопросам внешней и внутренней политики лежали в основе все усиливавшихся размолвок Петра Федоровича с императрицей в последние годы ее жизни. Со всей очевидностью это проявилось, когда он подходил к своему 25-летию. А внешним поводом стала Семилетняя война, в которую Россия вступила в 1757 году на стороне коалиции Австрии, Франции, Швеции и Саксонии, направленной против Пруссии. Незадолго перед этим, в 1756 году, Елизавета Петровна учредила Конференцию при высочайшем дворе — высший консультативный государственный орган, ведавший военно-политическими вопросами, а также всеми внутренними и международными делами. В состав Конференции вошел и великий князь. Но ненадолго. Будучи сторонником прусской ориентации, Петр осуждал участие России в войне вообще и против Фридриха II в частности. Вскоре он перестал посещать заседания, ограничиваясь лишь подписанием протоколов, которые ему привозил Д. В. Волков, а после 1757 года и вовсе вышел из этого органа, вызвав тем очередное неудовольствие императрицы.

По свидетельству Я. Я. Штелина, в разгар Семилетней войны великий князь «говорил свободно, что императрицу обманывают в отношении к прусскому королю, что австрийцы нас подкупают, а французы обманывают» [197, с. 93]. Он приказал Д. В. Волкову сказать членам Конференции «от его имени, что мы со временем будем каяться, что вошли в союз с Австрией и Францией». В биографической литературе о Петре III (В. А. Тимирязев) упоминается, что саксонского министра Генриха Брюля (1700–1763), австрийского канцлера Венцеля Кауница (1711–1794) и Бестужева-Рюмина великий князь считал «тремя поджигателями войны в Европе». Что ж, в подобных суждениях содержались зерна политического реализма. Семилетняя война и в самом деле мало что давала России. И слова наследника «со временем» звучали многозначительно: они означали, что наступит пора, когда он, герцог Гольштейнский, став российским императором, круто изменит внешнеполитический курс. То есть уже тогда, в середине 1750-х годов, Петр Федорович рассчитывал на будущую помощь Пруссии и Англии в решении шлезвигской проблемы. А ее, как мы видели, он увязывал с обеспечением интересов России на Балтике. Почему-то иные авторы, касающиеся этой темы, забывают простое обстоятельство: ведь английские короли Георг II, умерший в 1760 году, и наследовавший ему Георг III являлись одновременно и ганноверскими курфюрстами; причем первый из них, при жизни которого высказывал свои суждения Петр Федорович, делами Ганновера интересовался куда больше, чем управлением Англией. При таком раскладе не только Пруссия, но и отдаленная, казалось бы, Англия через Ганновер оказывалась ближайшим соседом Гольштейна, а в геополитическом смысле — и России.