Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

В то время как какой-то восточный господин в своей запутанной речи восхвалял великого композитора, сам Петр Ильич с трудом пытался собраться с мыслями. «Все, конечно, очень лестно, — размышлял он, — но, к сожалению, у меня от этого голова разболелась. Как же мне завтра будет плохо! Нужно соды принять, как только приеду домой. Это же безумие, так много пить! Вот бы видела меня сейчас моя неверная подруга. Именно теперь, когда она меня так подло предала, меня чествуют с цветами, венками, похвальными речами и тостами. Как в сказке „Тысячи и одной ночи“. За что мне такая слава и такое роскошное чествование? За то, что я умею превращать свои страдания и унижения в музыку. Да, Надежда, этой тайной я владею, в этом я знаю толк, я могу превратить в музыку абсолютно все. Это простая алхимия, своего рода фокус, это совсем не сложно и очень забавно. И все те неприятности, которые ты мне причинила, я тоже превращу в мелодии, и ты еще услышишь, как прелестно они зазвучат! Они принесут мне новую славу, меня снова одарят венками и будут чествовать как великого композитора. Мне ничто и никто в жизни не угрожает, потому что я владею этой тайной… Но сейчас я себя как-то не очень хорошо чувствую. Наверное, я выгляжу нелепо с венком на голове, и фрак у меня весь в пятнах от вина и пепла… Очень липкая смесь…»

Несколько дней спустя композитора на вокзале провожала многочисленная, очень оживленная и растроганная по случаю расставания толпа. На перроне собрались представители музыкальных обществ, дирижеры и солисты, студенты консерватории и журналисты, агенты, поклонницы и просто любопытные зеваки, случайно присоединившиеся к провожающим, поскольку не могли пройти мимо скопления народа. Петр Ильич стоял у открытого окна купе и прощался.

— Всего вам хорошего, друзья мои! — говорил он своим мягким голосом, как обычно, когда стремился добиться расположения окружающих. — Вы были ко мне очень добры, и я этого никогда не забуду. — В ответ последовало ликование, слезы, восторженные возгласы.

— Счастливого пути, Петр Ильич! И пусть вы напишете еще много прекрасных произведений! Вспоминайте о нас иногда, дорогой брат Чайковский! — На перроне царила очень взволнованная атмосфера.

Петр Ильич в серой дорожной шапке, с сигаретой во рту, задумчиво вглядывался в незнакомые лица. Мягкий взгляд его синих глаз остановился на упрямом и замкнутом лице очень смуглого юноши экзотического вида. «Кто бы это мог быть? — подумал он, в то время как прощальные возгласы и пожелания доносились до него снизу, как шум прибоя. — Может быть, это многообещающий молодой композитор, для которого я представляю собой нечто вроде кумира, и он знает наизусть каждый написанный мной звук, и любит каждое мое произведение?» Увы, смуглый юноша с упрямым взглядом относился к тем самым зевакам, которые не могут пройти мимо ни одного сборища. Он понятия не имел о том, кто этот седобородый господин в окне вагона и почему его так шумно провожают.

— Всего хорошего, друзья мои! — еще раз повторил Петр Ильич, глядя на юношу восточного вида.

Поезд тронулся. Петр Ильич простер руки в патетическом прощальном жесте. Дамы на перроне впали в истерику. Две студентки консерватории пронзительно кричали. Одна из них разорвала тонкий носовой платок на мелкие кусочки и с искаженным страданием лицом бросала их в воздух. Несколько человек побежали за поездом, как будто не могли расстаться со своим драгоценным гостем. Их прыти хватило метров на сто, потом и они остались позади. Вереница чужих лиц исчезла из виду, от них уже не осталось и следа, и трогательная сцена прощания с Тифлисом ускользнула в прошлое, из которого она иногда будет возвращаться, но уже преображенная в тонкую и прочную материю воспоминаний.

Петр Ильич, совершенно обессилевший, уединился в своем купе.

Он ехал в Киев. Он хотел навестить больную сестру Сашу в Каменке, по крайней мере это было официальным поводом его приезда. А каков был истинный повод этой поездки? Месяцы, проведенные вдали от Владимира, были невыносимыми. Петр Ильич намеревался забрать с собой в Москву и Санкт-Петербург юного Боба, уже ставшего студентом.