Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

— Мне довелось еще раз увидеть вас, разумеется только на сцене, и к этому времени вы несомненно уже успели меня забыть, — сказал он. — Это было через год после… вашего неожиданного отъезда. Я сидел, спрятавшись в ложе, и любовался вами. Как сейчас помню, вас двадцать раз вызывали на бис после «Гугенотов»…

— Двадцать вызовов! — Арто была тронута. — Как мило с вашей стороны, что вы сосчитали вызовы и даже запомнили их количество! — Она одарила его влажным, тоскливо-нежным взглядом.

— Я эту постановку «Гугенотов» никогда не забуду.

Это была не просто фраза. Для Чайковского был незабываем каждый момент этого вечера, когда ему довелось увидеть Дезире Арто, теперь мадам Падилла (да, фамилия ее испанского супруга была Падилла), на сцене московского оперного театра. На протяжении всего спектакля он не отводил бинокля от глаз, но не для того, чтобы лучше видеть — он и видеть-то ничего не хотел и сидел он рядом со сценой, — а чтобы друзья, сидящие с ним в ложе, не заметили, что он плачет. Когда публика приветствовала свою любимую Арто аплодисментами, он заплакал, и слезы его так и лились во время двадцати вызовов по окончании спектакля. Почему плакал Петр Ильич? Неужели потому, что потерял ее? Неужели он потерял бы ее, если бы хоть немного хотел ее удержать? Разве мог он потерять то, что никогда ему не принадлежало? Разве мог он овладеть тем, чего недостаточно страстно желал? Были ли это слезы покинутого любовника, узревшего свою неверную подругу? Если это действительно были слезы скорби, то о чем он скорбил? Ну уж не о том, что любил безответно! (Ах, с какой упрямой нежностью добивалась его недостаточно им обожаемая Дезире!) О том, что любил недостаточно: да, об этом он мог скорбеть и проливать слезы. Хотя, может быть, это были совсем не слезы скорби, а скорее слезы стыда…

— Вы должны мне рассказать все о своей жизни! — сказала мадам Арто. — Вы же стали всемирной известностью: тогдашний маленький Пьер стал теперь большим человеком. Вы обязательно должны приехать ко мне в гости! Вместе с госпожой Чайковской! Вы же еще женаты, дорогой Пьер? — Она задала этот вопрос с мягким, почти нежным ехидством.

— Я никогда не был женат, — ответил Чайковский.

— Ах, — произнесла мадам Арто удивленно. — Но мне же рассказывали…

— Не стоит об этом, — прервал ее Петр Ильич хриплым голосом. — А вы, Дезире? — спросил он. — О вас много говорят. Похоже, вы здесь, в Берлине, пользуетесь таким же успехом, как тогда в Варшаве, Москве и Петербурге.

— Меня здесь очень тепло принимают, — широкое плоское лицо певицы вдруг стало печальным, двойной подбородок и покрытые пушком напудренные щеки жалобно обвисли, — но я уже не молода, — тихо добавила она, слегка склонив голову в пышном убранстве.

— Вы желанная гостья при дворе, — сказал Петр Ильич. — Вы исполняете для их германских величеств ваши неповторимые трели и пассажи. Я завидую немецкому кайзеру. О Дезире, вы неуязвимы для времени! Я очень хорошо могу себе представить вас в глубоком дворцовом реверансе — он наверняка получается у вас с изысканным величием!

Они оба рассмеялись. Вдруг раздался оглушительный голос:

— Ты, похоже, отменно развлекаешься, моя дорогая!

За спиной Дезире стоял богатырь во фраке. Лоснящаяся черная шевелюра обрамляла оплывшее, но в общем добродушное лицо с влажными губами и маленькими, горящими и очень черными глазками, выглядывающими между жировых складок. Это был Падилла.

Она, улыбаясь, обернулась к нему.

— Chéri[4], — сказала она, — позволь представить тебе моего старого друга Пьера Чайковского.

— Хо-хо, — воскликнул в ответ господин Падилла, с такой силой хлопнув Петра Ильича по плечу, что тот вздрогнул от боли. — Хо-хо! Вот это величайшая радость!

— Это я со своей стороны чрезвычайно рад, мсье Падилла! — ответил Петр Ильич, подавленный мощью голоса и телесной массой богатыря.

— В конце концов, должен же я знать, как выглядит бывший жених моей жены! — И господин Падилла преувеличенно громко расхохотался над этой бестактностью.

— Падилла! Ну что ты болтаешь? — воскликнула мадам Арто, замахиваясь на него платочком.

А Петр Ильич подумал: «Жених! А я был ее женихом? Ну да, вся Москва об этом говорила, а мой старик отец написал благословительное письмо: „Если вы любите друг друга, дети мои…“ — и его не смутило, что она на пять лет меня старше, а то, что она тогда намного больше меня зарабатывала, ему, наверное, даже нравилось. Мои друзья тогда переживали, чем все это кончится, особенно Николай переживал и даже злился. И чем все кончилось? Она уехала, в один прекрасный день она уехала в Варшаву в сопровождении своей властолюбивой мамаши, которая всегда плела интриги против этого брака (властолюбивая мамаша, надеюсь, за это время успела скончаться!). А пару недель спустя она уже была замужем за этим быкообразным баритоном, ни словом меня не известив. Был ли я твоим женихом, Дезире?»

— Вы обязательно должны прийти к нам на ужин, дорогой Чайковский! — сказал Падилла.

А госпожа Арто игриво заметила:

— Я уже давно его пригласила, дорогой мой!