Петр Лещенко. Все, что было… Последнее танго

Ивдель – самый северный город Урала, ставший известным благодаря своим исправительно-трудовым колониям. Четыре зоны были в городе и еще одна – для пожизненных – в ивдельских лесах. Ивдельлаг – сталинское творение, размещавшееся в поселках Вижай, Талица, Шипичный, Северный, Ушма. Мы прибыли в Ивдель перед майскими праздниками. С Викой и балериной Милой нас поселили в один барак. Вику направили на лесоповал, а мы с Милой были определены в культбригаду – Театр Специального Назначения (ТСН). Там имелись сценические костюмы, музыкальные инструменты, реквизит. Говорили, что все это – трофейное достояние. Осужденные ведь тоже люди, должны культурно время проводить. У нас и в бараке пианино было из трофейных. Когда я садилась за инструмент, перед тем как прикоснуться к клавишам, всегда мысленно произносила его бывшим хозяевам: «Если живы, храни вас, Господи!»

Театр, конечно, был таковым только по названию – обычный барак, который располагался на территории мужского лагеря. Шесть километров ходу от нас. Каждый день под конвоем в любую погоду мы шли туда, потом обратно. Сами придумывали программы, репетировали. Не все нам разрешали, перед показом лагерное начальство все отсматривало и выносило свой вердикт: «Для зэков», «Для тюремного персонала». Так я стала привыкать к худсоветам, которые преследовали меня всю мою сценическую жизнь, житья не давали. Здесь был конвой, приходилось или хитрить, или подчиняться. Там, на воле конвойные сапоги рядом не топали, но в затылок постоянно кто-то дышал, наблюдал, учил и приказывал.

Тем не менее подготовка программ, репетиции давали хороший заряд, творческий подъем. Боль, горечь, обиды отступали на время, хотя конвойные не оставляли нас ни на минуту. Культбригада выступала в основном перед заключенными, политическими и уголовниками, иногда для лагерного начальства и местных жителей. По два концерта в месяц мы давали в помещении самого театра, остальные – в лагпунктах, куда выезжали на автобусах, иногда на автозаках, в отдаленные поселки – на проходящих поездах. Перед каждым концертом от политработника инструктаж получали сначала артисты, потом зрители. Нас иногда предупреждали, что в зале сидят матерые убийцы. И все же у меня не было страха, там все было честнее. Чувства в тех местах обостреннее и потому более искренние.

О нашем лагтеатре я недавно прочитала в воспоминаниях советской эмигрантки Антонины Шнайдер-Стремяковой «Невыдуманный урок». Автор приводит рассказ своей знакомой бабушки: «Недалеко от нашего лагеря, в Ивдельлаге, известные артисты жили. За какие грехи их там держали, они и сами не знали. Вот вы игру Андрея Миронова любите, его Остапа Бендера в „Двенадцати стульях”, Гешу Козодоева в „Бриллиантовой руке” и много других фильмов, где он снимался?

Гости переглянулись: какая, оказывается, бабушка у них знающая! С легкостью назвала роли, какие они либо забыть уже успели, либо даже и не знали.

– Так вот, артист Александр Менакер-то неродной отец Андрея Миронова. Родной его отец, Варламов, недалеко от нас в лагере сидел. Я очень даже хорошо его знала. Гибкий такой, шустрый… У него бригада была. Ее так и звали: Варламовская агитбригада. Андрей – ну, вылитый отец! В Варламовской бригаде выступала и Вера Белоусова, о-очень известна тогда певица! В лагере я в первый раз и оперетты услыхала: „Сильву”, „Марицу”, „Розмари”. Люди полуживы-полуголодны, а в клуб как на праздник сходились. Ох, и любили те концерты! После их и силы прибавлялись, и жисть не такой страшной казалась, и о будущем думалось, и как-то все добрее становились, – полезла она в карман за платочком». С Варламовым, его отцовством и агитбригадой бабушка явно напутала. О Варламове я слышала, на своих северах пребывая, но он чуть раньше меня отбывал в тех местах и говорили, что он был художественным руководителем культбригады.