Петр Лещенко. Все, что было… Последнее танго

Прекрасное и столь же безжалостное время расставило свои знаки препинания. Оккупированная немецко-румынскими войсками Одесса 1942 года нас свела, продолжился роман в Бухаресте, а завершился порознь за колючей проволокой.

Сказка длиною в десять лет с правом на Любовь, а потом и по сей день долгие и мучительные годы одиночества с правом лишь на память о той Любви.

Что мы с тобой сделали не так? Ведь могли, как и подобает в сказке, жить вместе, долго и счастливо. Корю себя, что не вникала в твои переговоры, дела. Рядом со мной был ТЫ, не оболочка, которая сегодня чаще встречается, а настоящий мужчина. Любящий и надежный, заботливый и щедрый, деликатный, и я наслаждалась этим, не задумываясь, через что приходится тебе проходить, чтобы оставаться таким. Ты продолжал из чувства долга помогать своей бывшей жене в бизнесе. Я относилась с пониманием, потому что это было твое решение.

Ты очень любил сына Игоря. Хотел, чтобы я познакомилась с ним. Наша первая встреча с Игорем произошла в Одессе, когда мальчику было 11 лет, потом знакомство продолжилось в Бухаресте. Игорь был очень привязан к тебе, болезненно реагировал на твою похвалу, не к нему обращенную, на твое внимание к другим. И еще он очень не любил страну, из которой я приехала. «Это юношеское непонимание и мамой ему навязанные взгляды» – считал ты. Думаю, ревность и неприязнь к моей стране усложнили наши с Игорем отношения.

На мачеху я не тянула, но и другом не смогла Игорю стать. Ведь я свою страну любила и гордилась ею. И конечно, ревновала тебя. Я, как и сын твой, хотела быть для тебя единственной. Игорь по молодости не смог принять меня. Я по той же причине даже не пыталась понять его: слишком была увлечена тобой, своей любовью, наполнившей столькими красками мою жизнь.

А ты мудростью своего любящего сердца понимал, что такой недостаток, как молодость, с годами пройдет, и не стоит нас с Игорем ломать, силком заставлять дружить и любить друг друга. Мне бы иначе себя повести и найти ключик к нему. Думаю, это было несложно, ведь Игорь был мне симпатичен: очень добрый, милый, воспитанный мальчик. Не сделала. Не успела. Если бы молодость знала…

Многие слова «опыт» и «мудрость» считают синонимами. И то и другое, конечно, приходит с годами, но результаты разные. Одних людей опыт делает осторожными, поступки их чаще идут против сердца, не по совести. Они постоянно живут, подстраховывая себя во всем. К другим, напротив, с опытом приходит мудрость. Они способны почувствовать, понять тех, кому нужны, они живут, стремясь не навредить тем, кто рядом. Опрометчивость их поступкам не свойственна, но и свою шкуру любой ценой спасать не будут. Ты был мудрым: твоего тепла, доброты, любви хватало всем, кто нуждался в тебе. Ты был терпимым к врагам своим, многое умел прощать. Ты отвечал на подлость человеческую словами из Евангелия: «Прости их, Господи…» В такие минуты на твоем лице появлялось недоумение, даже растерянность, и ты повторял: «Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят…» Сегодня, наблюдая, как многие, считающие себя прогрессивной силой и опорой страны, оправдывают сталинские репрессии, перечеркивая память о загубленных судьбах, о людях талантливых, которые способны были прославить нашу страну, вспоминаю твое: «Прости их, Господи…» Господь их простил, но я простить не могу.

Покаяние способно уберечь от повтора трагедии, но мы и этого до сих пор не сделали. Покаяться, извиниться перед теми, кому искорежили жизнь, поклониться тем, кого лишили права жить, помянуть их не на собственной кухне, а с высокой трибуны, открыто, во всеуслышание. Так и не смогли. Вот и дожили, что дети удивленно спрашивают своих незаконно пострадавших родных: «Не верится, что невиновных уничтожали. Может, 5–7 человек попали в тюрьмы по ошибке, но остальные…» Дети не знают правды, с внуков и вовсе спрашивать нечего.

Многие читали доклад Хрущева о культе личности? Шуму вокруг было много, но прочитать смогли единицы. Сейчас есть Интернет, такая возможность появилась, но кому сегодня нужен этот доклад? Вот мы и вернулись к прославлению сталинизма с фашизмом. Потому и спрашиваю: «Петя, родной мой, пусть те, кто не ведал и творил, – несчастные люди, а тех, кто ведал и творил, их тоже прощать надо?»

Следователь, который вел мое дело с громким обвинением в измене родине, кричал на меня:

– Зачем тебе нужен был этот Лещенко – отщепенец и белогвардеец? Ты бы заслуженной артисткой стала. У тебя все должно было удачно скласться (он употреблял именно это слово, хотя производил впечатление грамотного человека. – В. Л. ). Ну зачем ты на его концерт пошла? Зачем уехала с ним?

– Полюбила.

– Думать головой надо было. Теперь срок за любовь свою получишь.