Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус

Кадеты знакомились с морем, с матросскими обязанностями, что им, может быть, как и в свое время М. А. Пещурову, «подчас и сильно надоедало, но все-таки нравилось, в особенности катание на шлюпках, и под веслами, и под парусами». «Я уже тогда, – признавался он, – ощущал что-то особенное в груди и во всем своем внутреннем человеке, когда бывало порядочно скрепчает ветерок, фрегат ляжет на бок, начнет и скрипом, и, так сказать, подпрыгиванием, заявлять о своей борьбе, как бы живого существа, с волной и ветром; брызги волн станут обдавать как бы дождем, а ветер, пробираясь между рангоутом, снастей и парусов, свистит и воет и вообще задает такой концерт, какого на суши не услышишь никогда»[208].

Не всем, однако, морская служба пришлась по сердцу. Василия Верещагина и Василия Давыдова «укачивало более всех», и над ними «офицеры очень потешались». Позднее Верещагин признается, что морская качка окончательно отвратила его «впоследствии от мысли посвятить себя морю».

«Насколько мне интересно было познакомиться с Кронштадтом, морем и морскою жизнью, – продолжает Верещагин, – настолько же неприятны и даже неинтересны были морские учения. Раздается команда, <…> дудки боцманов свистят, и мы бежим, ползем по веревочным лестницам до первой, а то и до второй площадки на мачте <…>. Работенка, нечего сказать! Кажется, какую хочешь, хоть каторжную работу справил бы на берегу, взамен этой, производимой между небом и землей.

Само взбегание по веревочным лестницам куда как неприятно, особенно при ветре и качке; о том, чтобы бежать впереди матросов, как это следует, и думать нечего – цепляешься за ванты, прижимаешься к ним, чтобы не отделиться, не оторваться и не бухнуть в море. В то время, как взбираешься вверх – смотреть вниз на палубу жутко; – я никогда не любил глядеть с высоты, смотреть же на море волнующееся, пенящееся и ревущее – еще хуже; joli metier![209] можно сказать. К этому надобно прибавить, что на ученьи или в плаваньи, в пылу команды перепадало и гардемаринам немало жестких замечаний, а о матросах и говорить нечего – их награждали иногда преобидною бранью, только, так как она на вороту не висла, за нее как-то никто не сердился»[210].

Первые 1,5 месяца, во время стоянки на якоре на малом Кронштадтском рейде, кроме двухдневного перехода в Ревель и обратно, гардемарины изучали судно, его вооружение и машины; участвовали во всех парусных и артиллерийских учениях и авральных работах; ездили иногда в порт, в ремонтное заведение, на военный завод, на пильную, в шлюпочную мастерскую; осматривали доки и запасные материалы; были на многих военных и на некоторых купеческих судах; учились управлять шлюпками, содержание которых в порядке возложено было на их ответственность.

Во время перехода из Кронштадта в Бордо и обратно гардемарины вели шканечный журнал, делали счисления, определяли широту по полуденной высоте, записывали все замечательное в исторический журнал; следили за чистотой судна, за постановкою и уборкою парусов; по двое вместе с офицером несли вахты.

В Бресте осмотрели порт и Морскую школу, побывали на корабле «Наполеон». В Бордо ходили на вооружение и отделку строящихся там фрегата «Светлана» и яхты «Штандарт». Ежедневно с 9 до 11 занимались науками. Были прогулки по городу и окрестностям: знакомились с жизнью и обычаями французов.

За время плавания испытали два шторма в Северном море и сильную качку в Бискайском заливе[211].

Возвращаясь, зашли в Копенгаген, где их ждали письма из России и корпусные вести: большая часть группы, в т. ч. и Петр Дурново, были произведены в унтер-офицеры.

29 октября 1858 г. «Камчатка» вернулась в Петербург. Капитан Гейкинг рапортом директору МКК от 27.11.1858 г. за № 402 аттестовал Фердинанда Врангеля и Петра Дурново лучше всех – «весьма хорошо», других – «очень хорошо», «хорошо» и «посредственно»[212].

В Корпусе по возвращении гардемаринов констатировали, что плавание «значительно содействовало их умственному развитию», сделало их много развязнее и находчивее[213]. Сказанным последствия пятимесячного плавания, разумеется, не исчерпывались – они были куда более значительны, и, очевидно, признать их однозначно позитивными нельзя.

Замечательно, конечно, что гардемарины возмужали и под руководством отлично подготовленных и опытных наставников заметно продвинулись в профессиональном отношении. Но было и другое.

«Несмотря на то, что при нас офицеры старались быть сдержанными, – пишет В. В. Верещагин, – все-таки же мы слушали и даже сами говорили многое такое, что в Корпусе было для нас запретным плодом… Нельзя сказать, чтобы это было особенно хорошо для нашей нравственности: при понятной юношеской пытливости, мы испробовали в Кронштадте то, что по закону развития следовало бы отложить до более зрелых годов. Я лично сначала увлекся, затем удерживался, но большинство наших юношей шибко пошло по дорожке свободной жизни, благо надзор был слаб…» То же повторилось и в Бордо: «большинство гардемаринов, офицеров и матросов окунулось во всевозможные удовольствия»[214].