Петр Первый: благо или зло для России?

Да, действительно, с Петра Россия стала не просто могучей, великой державой, а одним из международных хищников, который наводил ужас на соседей. Вспомним польскую пословицу: «Куда ступает нога русского солдата, там не растет трава». С петровской поры для России стали характерны основные черты имперской репутации: 1) территориальная экспансия как постоянная и высшая политическая цель существования государства; 2) культ имперской силы и стремление к безусловной гегемонии над соседями; 3) применение этой силы без очевидных оборонительных целей.

В этом смысле любопытно, как Петр и его дипломатия объясняли присоединение никогда не бывших в составе России Лифляндии, Эстляндии и Старой Финляндии (Выборг с округой). Эстляндия и Лифляндия были присоединены в качестве… компенсации за те финансовые потери, которые понесла Россия за 80 лет владения Швецией «исконно русскими дединами» — новгородскими пятинами, отданными Швеции в 1617 году по Столбовскому миру, а также за то разорение, которое принес поход Карла XII на Украину в 1708–1709 годах. Выборг и Финляндия — отдельный и болезненный вопрос. К их несчастью, они «вдруг оказались» слишком близко от новой российской столицы. Выборг с округой был просто необходим России, дабы обезопасить Санкт-Петербург! Но уже в начале XIX века России и этого показалось мало. Как известно, во время переговоров в Тильзите в 1807 году Александр I получил от Наполеона «разрешение» на аннексию Финляндии и Молдавии и незамедлительно приступил к военным действиям. Вот что писал, выражая тогдашнее мнение властей да и всего общества, участник Финляндской войны 1808–1809 годов Фаддей Булгарин: «Россия должна была воспользоваться первым случаем к приобретению всей Финляндии для довершения здания, воздвигнутого Петром Великим. Без Финляндии Россия была неполною, как будто недостроенною. Не только Балтийское море с Ботническим заливом, но даже Финский залив, при котором находятся первый порт и первая столица империи, были не в полной власти России, и неприступный Свеаборг, могущий прикрывать целый флот, стоял, как грозное привидение, у врат империи. Сухопутная наша граница была на расстоянии нескольких усиленных военных переходов от столицы». Невольно вспоминается советская риторика накануне войны с Финляндией осенью 1939 года, когда после Четвертого раздела Польши Сталин получил от Гитлера «в подарок» Прибалтийские государства и Финляндию, которую, впрочем, как и в 1807 году, еще только предстояло завоевать. Когда Финляндия была захвачена армией Александра I, Россия не посчитала нужным вдаваться даже в типичные в этих случаях объяснения якобы о «необходимости защиты границ», о «превентивных ударах», о высших мессианских, цивилизаторских целях аннексии или о том, что Россия «шла навстречу воле и желаниям» насильно присоединяемых народов. Император, известный своим дипломатическим талантом, доходящим, по словам Наполеона, до «византийства», в этой ситуации был по-солдатски прям и груб в объяснении причин этих действий: «Финляндия присоединена к России по праву завоевания и по жребию битв и не может быть отделена от нее иначе, как силою оружия».

Культ имперской силы призван был наводить страх на соседние государства, что и было достигнуто к финалу Северной войны. Вице-канцлер П. П. Шафиров писал в «Рассуждении о причинах Свейской войны» (1717): «И могу сказать, что никого так не боятся, как нас». Логика, заданная действием имперской силы, вела к закреплению завоеванной гегемонии во что бы то ни стало, даже вопреки естественному стремлению к компромиссу. Мир в имперском воображении не может быть обоюдоприемлемым. Он означает унижение одной из сторон, конечно же не России! Как тут не вспомнить символику мира на барельефах Ниневии, в которых царь изображен великаном, за которым тащатся связанные гномы — побежденные народы.