Петр Первый. Император Всероссийский

Говоря это, женщина не кривила душой – она действительно молилась за Петра денно и нощно, однако вид бредящего и корчащегося в судорогах супруга был для нее невыносим. Забыться Екатерина могла только со своим любовником, который изо всех сил старался угодить вконец изнервничавшейся императрице.

Гром, как всегда, грянул внезапно – спустя какое-то время царица поняла, что она понесла. Отцом ребенка явно был не Петр, который уже давно ограничивался с супругой одними задушевными разговорами. Виллим, узнав новость, не на шутку испугался, понимая – если об этом станет известно царю, отсечением головы фаворит не отделается.

Петру же в это время, как назло, полегчало: он начал вставать и ходить без поддержки, но вместе с тем его странное поведение еще больше усугубилось. Часами царь пропадал в дворцовой кунсткамере, запираясь там на ключ в компании бутылки вина.

Однажды любопытство и беспокойство, снедавшие Екатерину, все же победили, и она сделала второй ключ. Дождавшись, пока Петр войдет в кунсткамеру и выпьет там достаточно вина, чтобы его бдительность притупилась, женщина тихонько открыла своим ключом заранее смазанный замок. В комнате был полумрак. Стеллажи и полки были заставлены стеклянными колбами с мутной жидкостью, в которых виднелись некие смутные очертания. Екатерина тихонько прокралась внутрь, опасаясь выдать свое присутствие, и увидела Петра в самом конце комнаты. Тот сидел на полу и что-то невнятно бормотал одной из колб. Екатерина неслышно обошла один из стеллажей и напрягла слух.

– За что же ты так со мной, Машенька?! Глупая ты моя девочка?! Почто погубила и свою душу и мою?! Гореть нам с тобой теперь в аду синим пламенем! – горько причитал Петр, держа в руках что-то непонятное, что-то, что издалека невозможно было разглядеть. – И не смотри на меня так! – внезапно с ненавистью вскричал Петр изменившимся голосом и как метеор вскочил на ноги. Екатерина вздрогнула, однако крик был адресован все тому же предмету, о сущности которого она уже с ужасом начала догадываться. – Жалею, что я тогда зенки твои бесстыжие не выколол, ох как жалею! – злобно просипел ее супруг, плюну и как угорелый выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.

Сердце самой Екатерины колотилось где-то в горле. Подождав пять минут, она, наконец, решилась покинуть свое укрытие и подойти к загадочному предмету. Остановившись напротив нужной полки, императрица пробежала глазами по ряду таких же банок, ища предмет, с которым только что беседовал царь, как вдруг волна ужаса вздыбила волосы у нее на голове.

Зажав рот рукой, Екатерина сдавленно взвизгнула и выбежала из кунсткамеры, забыв запереть за собой дверь, и еще долго перед ее глазами стояла отрубленная голова Марии Гамильтон, бессмысленно смотрящая перед собой заспиртованным остекленевшим взглядом как будто Медуза Горгона…

* * *

Царь недоумевал. Последние дни императрица ненавязчиво, но целенаправленно старалась избегать его присутствия, часами гуляя в одиночестве по заснеженным дворцовым аллеям. Петр решил, что казнь камер-фрейлины расстроила добрую и впечатлительную женщину, поэтому не надоедал супруге, давая ей время оправиться от произошедшего события. Екатерина же никак не могла забыть увиденного – но хуже всего было осознание того, что Петр даже не похоронил тело как подобает. Его жуткая коллекция хранилась прямо во дворце, и императрица не могла заставить себя находиться долго в таком ужасающем соседстве.

Вилли же, в свою очередь, списал странное поведение любовницы на беременность. Он видел, что Екатерина ходит бледная, понурая, неулыбчивая, и буквально кожей ощущал опасность, нависшую над ним. Подождав, пока царица вернется с очередной прогулки, он подстерег ее в коридоре и тайно увлек императрицу в один из альковов.

– Как себя чувствует моя королева? – льстиво произнес Вилли и заискивающе заглянул Екатерине в глаза. – Матушка, вы же не собираетесь рассказывать государю о своем положении?

Екатерина не ответила сразу, и по спине Монса пробежал леденящий холодок. У этой бабы, чего доброго, хватит ума явиться к Петру и покаяться в своем прегрешении. Нет, ее-то царь, может, и простит великодушно, а вот ему, простому камергеру Виллиму Монсу, грозит участь несчастной Марии Гамильтон. Правда, перед этим Петр собственноручно его кастрирует, а затем велит четвертовать…

Вереница красочных картин пронеслась перед взглядом побледневшего фаворита и, вцепившись в руку императрицы, он взволнованно произнес:

– Солнце мое ясное, не губи…

Екатерине захотелось отдернуть руку, но она сдержалась. Женщина прекрасно понимала, что сделает Петр с ее любовником лишь за один факт прелюбодейства. Не говоря уже о том, что его законную супругу и императрицу обрюхатил какой-то придворный франт. На минуту ей захотелось потрепать нервы несчастному Виллиму, чтобы согнать с его лица самоуверенную ухмылку, с которой тот всегда обнимал царицу.