Петр Столыпин, который хотел как лучше

Столыпин, по обыкновению, молчал, предоставив мне одному отстаивать внесенный проект. В результате принцип семейной собственности по отношению к общинникам был сохранен, и лишь три года спустя, когда изданные в порядке статьи 87 Основных законов правила были рассмотрены законодательными учреждениями и превратились в закон 11 июня 1910 г., мое первоначальное предположение, а именно признание за домохозяевами-общинниками права личной собственности на принадлежащее им имущество (усадьбы), было наконец осуществлено. Практически это имело, однако, незначительное значение, так как на деле в русской крестьянской семье римское patria potestas — эта основа крепости древнего Римского государства, да и всякого общественного конгломерата, искони почиталась неоспоримой. С ослаблением нравов, с падением среди русской крестьянской молодежи авторитета главы семьи, сохранение в законе принципа семейной собственности способно было бы усилить распад семьи — этой основной ячейки человеческих сообществ.

Как бы то ни было, выходя из заседания Совета министров, одобрившего в общем правила о выходе из общины, я был несказанно рад. «Ныне отпущаеши», — сказал я себе мысленно, и эта промелькнувшая у меня мысль оказалась пророческой: не прошло и трех месяцев, как я фактически был устранен от всякого участия в государственном управлении.

Еще до рассмотрения правил о выходе из общины Советом министров был одобрен проект другого указа, изданного 5 октября 1906 г., тоже выработанного в образованном под моим председательством междуведомственном совещании. Касался он установленных законом различных ограничений в праве лиц крестьянского сословия. Материалы по этому вопросу были все давно подготовлены в земском отделе еще при разработке проектов новых узаконений о крестьянах, а посему работала комиссия весьма непродолжительное время.

Выработанный ею проект был представлен в Совет министров за подписью Столыпина; заключал он отмену едва ли не всех правоограничений лиц крестьянского сословия и, в сущности, уравнивал права всех сословий в Российской империи; отменял он и присвоенную законом дискреционную власть земских начальников по отношению к крестьянам (3 дня ареста и 5 рублей штрафа), власть, подвергавшуюся в оппозиционной печати столь продолжительной и всеобщей критике.

Не обошлось, однако, при рассмотрении упомянутого проекта в Совете министров без маленького инцидента. По поводу какого-то внесенного в него правила, касающегося волостных судов, предъявил какие-то возражения товарищ министра юстиции сенатор Гасман. Возражения были консервативного свойства (к этому времени министр юстиции Щеглови-тов уже заметно скинул с себя ту либеральную маску, которую он счел нужным носить при наличии Первой Государственной думы, и, очевидно, дал соответствующие инструкции своим сотрудникам). Я прибег к еще при Плеве усвоенному мною в подобных случаях методу, а именно защите отстаиваемого положения не по либеральным, а по ультраконсервативным мотивам, и, между прочим, сказал: «В качестве доброго черносотенца, я полагаю» — и т. д. Фраза, очевидно, крайне не понравилась Столыпину, который щепетильно отстаивал в ту пору свой либерализм и не мог допустить, чтобы говорили, что его ближайшим помощником по Министерству внутренних дел состоит черносотенец. Не принимая, по обыкновению, никакого деятельного участия в отстаивании внесенного за его подписью проекта, он в данную минуту ничего не сказал, но по окончании рассмотрения Советом этого дела, одобренного им безо всяких изменений, счел нужным вдруг заявить: «Ну, мой черносотенный товарищ так налиберальничал сегодня, что я опасаюсь, что он предложит нам вскоре упразднить всякие власти, если пойдет дальше в этом его черносотенном направлении».

Сентябрь, октябрь и ноябрь месяцы 1906 г. сплошь были посвящены Советом министров рассмотрению самых разнообразных проектов, предложенных к осуществлению в порядке все той же статьи 87 Основных законов. Из этих проектов мне припоминаются в особенности два, составленные по Министерству внутренних дел: один по департаменту духовных исповеданий, а другой по департаменту общих дел.

Первый из них касался свободы исповеданий. В основу его была положена американская система признания за церковную общину, с присвоением ей соответствующих гражданских прав, всякого сообщества числом не менее, кажется, двадцати лиц, которое выразит любые духовные верования, если только они не противоречат законам этики (старообрядцы), безразлично от того, поскольку они сходятся с догматами православной религии. Такая непостижимая широта взглядов, непосредственно следующая за веками практиковавшеюся нетерпимостью даже к таким родственным православию сектам, как раскольничество, мне казалась и опасной, и несвоевременной. Мера эта давала такой простор всевозможному сектантству, который мог внести глубокую смуту в религиозное сознание народа. Мне, конечно, как всякому, известно было то распространение, которое приобрела на Юге России штунда.