Петр Столыпин. Крестный путь реформатора

При разговоре со Спиридовичем и Веригиным Богров повторил с некоторыми дополнениями и незначительными изменениями ранее сказанное Кулябко и написанное в донесении. Процитируем показания Спиридовича: «26 или 27 августа я был на обеде у своего свойственника, начальника Киевского охранного отделения Кулябко… Во время обеда Кулябко сообщил мне, что к нему пришел интересный субъект и что он хотел бы, чтобы я его выслушал. Присутствовавший на обеде статский советник Веригин выразил желание также присутствовать при этом разговоре. Мы втроем пошли в кабинет Кулябки, где застали молодого человека, с которым мы поздоровались, но фамилии которого мне не назвал Кулябко. По внешности его я не распознал в нем еврея. Человек этот по предложению Кулябки сообщил следующие сведения. Будучи в Петербурге, он встретился с одним господином, имя которого или фамилию он тогда же назвал, но я затрудняюсь их назвать, опасаясь спутать их со слышанными мною впоследствии именами. Этот господин обратился к нему с расспросами относительно его политических убеждений и принадлежности к той или иной революционной организации. На эти расспросы он ответил, что ни к какой партии не принадлежит, "партийности не признаёт", но что по убеждениям он анархист. На этом в Петербурге разговор окончился. Спустя некоторое время, в бытность его на даче под Кременчугом, к нему приехал тот же господин и стал просить предоставить конспиративную квартиру для лиц, которые могут прибыть в Киев для исполнения боевой работы во время августовских торжеств. На это он возразил упомянутому господину, что не желает быть пешкой в руках боевой организации (то есть Богров ясно заявил, что террористы представляют именно БО ПСР. — Авт.) и согласится на оказание ей помощи только при условии, что ему будет раскрыт в подробностях весь террористический план. После этого господин сообщил ему, что в последние дни торжеств предполагается совершить убийство Столыпина и кого-то еще из высокопоставленных лиц и что для этой цели для них необходимо организовать прибытие на моторной лодке. На этом разговор их под Кременчугом окончился, причем он пообещал подыскать конспиративную квартиру или, вернее, помещение для ночлега. Затем пришедший к Кулябке человек заявил, что прочтя в какой-то московской газете что-то о покушении на Столыпина и узнав о том, что 26-го в охранном отделении застрелился какой-то арестованный (а это было в день, когда я обедал у Кулябки), он подумал, не имеет ли это событие какой-либо связи со словами приехавшего к нему под Кременчуг господина, и, будучи этим всем встревожен, явился к Кулябке, чтобы обо всём поставить его в известность. В этом и заключалась сущность его сообщения. Весь разговор с заявителем произвел на меня впечатление полной достоверности, и из него я вынес впечатление, что подготовляется крупный боевой налет с целью нападения на Государя Императора (почему вдруг? О цареубийстве Богров не сказал ни единого слова. — Авт.). Поэтому 28 августа я послал с нарочным письмо дворцовому коменданту, которое и было вручено ему на станции Коростень, с извещением обо всём мною слышанном и с изложением моей уверенности, что мы имеем дело с подготовкой покушения на жизнь Его Величества. После ухода сотрудника мы услышали от Кулябки, что он очень ценный, хороший сотрудник, давший несколько дел по анархистам, максималистам, давший несколько лабораторий на Юге и что дела эти были поставлены на суд в Харькове. У нас у всех троих сложилось убеждение в серьезности сообщенных им сведений, а также о том, что разоблачаемый им террористический акт должен коснуться личности Государя Императора (опять-таки. Как оно могло сложиться, когда Богров говорил исключительно о покушении на Столыпина или Кассо? — Авт.)».