Петр Столыпин. Крестный путь реформатора

Но на суде обвиняемый дает принципиально иное объяснение своих действий, чем ранее! По его словам: «15 августа явился ко мне один анархист, заявил мне, что меня окончательно признали провокатором, и грозил об этом напечатать и объявить во всеобщее сведение. Это меня страшно обескуражило, так как у меня много друзей, мнением коих я дорожил. Мне представили такие улики, которых я не мог опровергнуть, а затем предложили, если я хочу избежать опубликования моих поступков, совершить террористический акт. Сначала мне предложили убить Кулябку, потом Государя и, наконец, Столыпина, указав конечный срок для выполнения этого акта — 5 сентября. Можете ли Вы себе представить мое безвыходное положение. Можете ли Вы себе представить беседу двух лиц, из коих один выслушивает, а другой диктует условия, из коих один агент-провокатор, а другой революционер, а, впрочем, может быть, тоже провокатор. Словом, я должен был принять условия. Долго я колебался, а 27 августа решился, наконец, убить Кулябку и пошел с этой целью к нему. Он встретил меня очень радушно, и потому я не решился убить его. Он мне предложил билеты в Купеческий сад и другие места (важнейшее признание! — Авт.). Я отказался, так как билеты мне не были нужны. Кулябко предложил мне подождать, пока придут Веригин и Спиридовин (на самом деле Богров пришел тогда, когда Спиридович и Веригин уже были у Кулябко. — Авт.). В их присутствии я рассказал выдуманную мною историю о приезжем анархисте и барышне с бомбой.

Предложение билетов запало мне в голову и натолкнуло на новую мысль убить кого-нибудь из сановников во время царских торжеств.

Я наедине долго об этом думал и, наконец, решил просить билеты, о чем я говорил по телефону с госпожой Кулябко. Кто-то, очевидно, подслушал наш телефонный разговор (в квартире, где никто, кроме Богрова, не жил? — Авт.) и потом по телефону же спрашивал меня, откуда у меня такой способ получать билеты? Это последнее обстоятельство, свидетельствовавшее о возможности оглашения моих сношений с охранным отделением (Богров как будто забыл о собственном «неконспиративном» поведении. — Авт.), еще более укрепило во мне мысль о необходимости реабилитировать себя во что бы то ни стало. Я был в Купеческом саду с браунингом, но ни на что не решился. Выйдя оттуда, я призадумался. Уже 31 августа. Нужно убить хоть Кулябку. Еду к нему. Чиновник предложил мне написать на бумаге, что мне нужно, так как Кулябко спит. Я написал ту записку, которая находится при деле, для того, чтобы Кулябко меня принял. И я действительно был принят. Жена Кулябки спала, дежурный ушел, и мы остались с ним наедине. Минута была очень удобная. И если бы Кулябко был в мундире, то я бы его убил (видно, явная психологическая надуманность наличия столь благородных побуждений у профессионального предателя. — Авт.), но он был совсем раздет, на нем было накинуто одеяло, и потому я опять не решился, а снова повторил свою выдумку. Кулябко пригласил меня явиться на другой день в Европейскую гостиницу. Там я видел Кулябку и Веригина и попросил билет в театр, что мне и было обещано. Веригин знал, что я буду в театре, и даже хотел уступить мне свое место в 4-м ряду, но эта мысль была оставлена, так как оказалось, что 4-ый ряд предоставлен исключительно генералам. Шел я в театр без определенного плана и возможно, что из театра я также ушел бы ни с чем, но слова Кулябки "уходите и больше не оставайтесь в театре" поставили предо мной вопрос — неужели опять ни с чем? И я решился. Остановил свой выбор на Столыпине. Так как он был центром общего внимания (какое всеобщее внимание, когда взоры присутствующих были обращены на царскую ложу, а на Столыпина никто особо внимания не обращал? — Авт.). Когда я шел в проходе, то, [если бы] кто-нибудь догадался спросить меня "что вам угодно?", я бы ушел, но никто меня не удерживал и я выстрелил 2 раза. Что я делал, я не сознавал. Впервые у меня прояснилось сознание, когда меня публика стала бить. Когда меня впервые допрашивали, я не хотел говорить правды, я бравировал, так как видел перед собою лишь враждебные лица (а на заседании суда увидел восторженных поклонников? — Авт.). Теперь я говорю правду (какую по счету? — Авт.)».