Петр Столыпин. Революция сверху

Наконец, открыт клапан и выпущен пар тем, что кое-где устранена особенно нестерпимая чересполосица и облегчена необходимая при капитализме мобилизация крестьянской земли.

Но этой отсрочкой уменьшено или увеличено общее количество противоречий в деревне? Уменьшен или увеличен гнет крепостнических латифундий? Уменьшено или увеличено общее количество “пара”? На эти вопросы нельзя ответить иначе, как во втором смысле.

Голодовка 30 миллионов[61] доказала на деле, что в данное время возможен только этот последний ответ. Это – голодовка мелких хозяйчиков. Это – картина кризиса все того же старого, кабального, нищего и задавленного крепостническими латифундиями крестьянского хозяйства. Таких голодовок при крупных некрепостнических поместьях, при капиталистических латифундиях в Европе не бывает и быть не может.

Масса крестьян, за исключением вполне освободившихся от земли пролетариев (которые “укрепили” землю, чтобы продать ее) и ничтожного меньшинства зажиточных мужиков, осталась в прежнем и еще худшем положении. Никакое укрепление земли в личную собственность, никакие мероприятия против чересполосицы не могут сделать массы нищих крестьян, сидящих на плохой, выпаханной земле, обладающих лишь стародедовским, вконец изношенным инвентарем, с голодным рабочим и рогатым скотом, – сколько-нибудь культурными, сколько-нибудь хозяевами.

…

Нужны десятилетия и десятилетия таких же периодических голодовок, чтобы мучительно вымерла масса теперешних хозяйств, для “успеха” столыпинской реформы, т. е. для создания установившегося буржуазного строя общеевропейского типа в нашей деревне. А в настоящее время, после шестилетнего испытания столыпинской “реформы” и шестилетних “блестящих” прогрессов числа “укрепивших землю” и т. д., не может быть ни малейшего сомнения в том, что эта реформа кризиса не устранила и устранить не может.

…

Старый кризис нарастает по-новому, в новой обстановке, при гораздо более определившихся отношениях между классами, но он нарастает, и его социально-экономическая (и не только экономическая) природа остается по сути дела прежнею.

Ничтожное число хороших, отрубных хозяйств крестьянской буржуазии, – при уменьшении числа пролетариев, связанных наделом, – при сохранении всевластия Пуришкевичей, – при громадной массе обнищавших и вымирающих от голода закабаленных средних крестьян, – при увеличении числа пролетариев, наделом не связанных, – вот картина сегодняшней русской деревни.

Нужно ли еще доказывать, что столыпинская аграрная программа не может, а народническая (в исторически-классовом значении этого слова) может уничтожить кабалу и отработки? Может ли современное положение деревни не питать таких мыслей, что хорошие отрубные хозяйства при полной свободе мобилизации земли неизбежно положили бы сразу конец всем средневековым голодовкам, всякой кабале и всяким отработкам, если бы эти хозяйства по вольному выбору крестьян были понаделаны на всех тех семидесяти миллионах десятин помещичьей земли, которые пока стоят вне “землеустройства”? И не заставит ли нас ирония истории сказать, что столыпинские землемеры пригодились для “трудовицкой” России?»

Однако Столыпина критиковали и с другой стороны – некоторые крайне правые, которых принято называть черносотенцами. Кстати, это не негативное прозвище, они и сами так себя нередко именовали[62].

Вообще-то отношение к Столыпину у крайне правых было непростым. Идеологически они были как против Думы, так и против любых реформ. Но с другой стороны, черносотенцы демонстрировали абсолютную лояльность власти и Николаю II лично. Ну а раз государь соизволил проводить такую политику – ничего не поделаешь. Критиковать царя крайне правым не полагалось. Впрочем, некоторые все-таки критиковали.

Если одни лидеры крайне правых, вроде Маркова Второго, добросовестно делали вид, что верят в реформы, то другие, вроде Александра Дубровина, всегда выступали против Манифеста 17 октября. Поэтому, кстати, Союз русского народа два раза, в 1908 и 1911 годах, раскалывался.

Но и те, и другие относились к Столыпину и его затеям крайне настороженно. Они ведь являлись сторонниками традиционной России и отлично понимали, что в случае успеха реформ это будет совершенно иная страна.

Тем более что те из крайне правых, кто умел думать хоть о чем-то, кроме «борьбы с еврейским засильем», очень плохо относились к капитализму. Ведь капитализм разрушает традиционный уклад жизни, он космополитичен по своей природе. Другое дело, что никаких внятных конструктивных идей у черносотенцев не имелось.

Но были среди этой публики очень интересные персонажи. Например, иеромонах Илиодор (Сергей Михайлович Труфанов). Этот человек являлся «правым народником». То есть «за царя, но против жидов, чиновников и интеллигентов». Столыпинские реформы он категорически не принимал.