Петр Струве. Революционер без масс

«Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе… рядом с быстро развивающейся капиталистической горячкой и только теперь образующейся буржуазной земельной собственностью мы находим в России большую половину земли в общинном владении крестьян. Спрашивается теперь: может ли русская община – эта, правда, сильно уже разрушенная форма первобытного общего владения землёй – непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада? Единственно возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития»⁶.

Позже в переписке со своим русским корреспондентом, уже квалифицированным марксистом, но политически близким к народничеству, Н. Ф. Даниельсоном (в русской печати: Николай -он)⁷ Энгельс предметно проанализировал перспективы общины, промышленности, капитализма и социализма в России в контексте масштабного голода 1891–1892 гг., показавшего экономическую слабость общинного сельского хозяйства, на который Маркс и русские социалисты-народники полагались как на зародыш будущего социализма.

Правый экономист и высокопоставленный чиновник, современник событий не мог не признать главного: голод прогремел на пике быстрого экономического роста в России, когда капиталистическая промышленность при поддержке государства натурально высасывала ресурсы из аграрного большинства. Он писал:

«Голод 1891 г., последовавший после четырёх подряд прекрасных урожаев, из которых урожаи 1888–1889 гг. были совершенно исключительными, показал, что в экономической жизни страны далеко не всё обстоит благополучно. Неурожаи бывают везде… но голод бывает только там, где у населения нет никаких запасов, нет никаких сбережений. Так оказалось именно у нас»[48].

Голод и попытки оппозиционной интеллигенции смягчить его последствия для народа, задуманные и изображённые как альтернатива государственным мерам помощи, мобилизовали общественную и идейную активность. В революционном 1905 году В. И. Вернадский вспоминал о голодном годе:

«Это был год перелома. Впервые после многих лет проявилась сила общественного мнения, выяснилась общественная воля, так как под их направляющим влиянием в эту годину несчастья вынуждено было идти правительство. Впервые общество почувствовало свою силу. И будущий историк увидит здесь начало не прерывающегося с тех пор освободительного движения русского общества. "Хождение в народ" в голодный год внесло в русское общество жизненное, живое понимание государственных нужд, народных страданий. Общественная мысль обратилась к экономическим вопросам, но уже не только теоретически и отвлечённо»[49].