Петр Великий

Недовольство не затихло после 1718 года. Напротив, незначительные проявления его даже резко увеличились в последние годы Петра. Он сам стал еще более озабоченным, мучался опасениями внутренней оппозиции, которой он, возможно, всегда придавал большее значение, чем она заслуживала. В 1718 году Преображенский приказ разбирал только 91 подобный случай: в последующие годы их количество неуклонно увеличивалось и к 1724 году достигло 448 [153]. Приказ всегда был небольшим учреждением. В 1727 году, два года спустя после смерти Петра, он имел в Москве общий штат только из тридцати двух человек, включая, что примечательно, двух палачей, и десять человек в С.-Петербурге, только с одним палачом. Но моральное влияние, которое он оказывал, было вне всяких сравнений с его размерами. Беспросветность и напряженность отметили конец правления Петра. В 1722 и 1725 годах урожаи были плохи, мало продовольствия, высокие цены. Бегство крестьян, наиболее эффективная форма из всех видов сопротивления действиям царя, резко увеличилось. «Все, — писал саксонский посланник в сентябре 1724 года, — идет неправильно, торговля погибает, нет ни морского флота, ни платных войск, каждый неудовлетворен и недоволен» [154]. Война с Персией, где династия Сефевидов заканчивала последние стадии долгого спада, началась в 1722 году и принесла с собой новые проблемы. Были взяты Дербент, Решт и Баку, аннексированы персидские провинции на западных и южных берегах Каспийского моря. Но турки были враждебны, сложности ситуации на Кавказе велики и потери российской армии от болезней серьезны. Борьба была единственным способом реализации стремления Петра к расширению страны в Азию, которое он лелеял в течение всего своего царствования (крупномасштабная экспедиция в Хиву и Бухару в 1716–1717 годах была уничтожена в хивинской засаде, и российская торговля с Индией, на которую он надеялся, осталась мечтой). В конечном счете его Персидская война оказалась дорогостоящей неудачей: к началу 1730-х годов стоимость удержания побежденных областей оказалась невыносимой и они были оставлены. В последние годы жизни Петра ощущение изоляции, борьбы в одиночку против мертвого груза оппозиции и невежества стало большим чем когда-либо. Многие из его соратников более ранних лет умерли; Меншиков впал в немилость и должен был пожертвовать своим богатством. В 1724 году явилась на всеобщее обозрение последняя захватывающая иллюстрация мощи коррупции в русском правительстве, все еще не уничтоженной Петром, когда Вильям Моне, камердинер Екатерины и брат бывшей любовницы Петра Анны Моне, был послан на эшафот за нарушения такого рода [155]. Причастность его жены к уголовному делу угнетала Петра в последние месяцы. «Мне жалко всем моим сердцем этого монарха, — писал тот же самый саксонский посланник в декабре 1725 года, — который не может найти ни одного лояльного подданного, кроме двух иностранцев, которые руководят управлением империи, то есть Ягужинский и Остерман» [156].

Все же ничто из этого не умаляло власти Петра. Ни широко распространенное недовольство, ни берущие взятки должностные лица, ни плохие урожаи, ни дорогостоящая новая война, ни даже бегство крестьян — не могли поколебать его связь с Россией. Его все более усиливающаяся и уверенная в себе автократия, возможно, точнее всего отображена в символической форме фактом, что после 1722 года на оборотной стороне рублевой монеты вместо изображения традиционного двуглавого орла стали помещать крестообразную монограмму, представляющую соединенные между собой буквы «П» славянского алфавита [157].