Петр Великий

В большинстве стран Европы, особенно в Польше и Швеции, новость о смерти Петра встретили с облегчением, если не с удовольствием. Казалось, что Россия теперь может быстро вернуться в захудалость и слабость, из которых он недавно поднял ее. Внутри страны тоже хватало социальных групп, которые надеялись, что теперь, с уходом грозного надсмотрщика, наступит некоторое облегчение от бремени, которое он наложил на них. В торопливом и порой ожесточенном споре по поводу престолонаследия претензии малолетнего Алексея, в некотором смысле представителя старой традиционной России, после смерти Петра были весьма сильны. Все же ни один иностранец, ни один русский ни на секунду не сомневался, что только что свой последний вздох сделал выдающийся человек. И как завоеватель, и еще больше как законодатель, он теперь, казалось, стоял наравне с самыми великими личностями старины. Уже в мае 1724 года английская газета говорила о нем, как «о самом великом Монархе нашего века…, чьи деяния будут рисовать вокруг него Нимб Славы, и изумление пронижет Глубь Времен, и благородное Сердце Потомков принесет самое щедрое Почтение к Имени этого бессмертного Императора, в котором даже мы теперь чувствуем напоминание об Александре Великом; первом и самом достойном из Цезарей» [181]. Его российские последователи и приверженцы, лучше других знакомые с трудностями, с которыми ему приходилось сталкиваться, чувствовали одновременно и восторг и горечь невосполнимой потери. «Он был твоим Самсоном, о Россия!» — рыдал Прокопович во время траурной проповеди на похоронах 19 марта. «Застал он в тебе силу слабую и сделал по имени своему каменную, адамантову… Се первый твой, о Россие, Иафет, неслыханное в тебе от века дело совершивший, строение и плавание корабельное, новый в свете флот, но и старым не уступающий… Се Моисей твой, о Россие! Не суть ли законы его, яко крепкая забрала правды и яко нерушимые оковы злодеяния! Се твой, Россие, Соломон, приемший от Господа смысл и мудрость многу зело. И не довольно ли о сем свидетельствуют многообразная философская искусства и его действием показанная и многим подданным влиянная и заведенная различная, прежде нам и неслыханная учения, хитрости и мастерства; еще же и чины, и степени, и порядки гражданские, и честные образы житейского обхождения, и благоприятных обычаев и нравов правила, но и внешний вид и наличие краснопретворенное, яко уже отечество наше, и отвнутрь и отвне, несравненно от прежних лет лучшее и весьма иное видим и удивляемся… Се же твой, о церкве российская, и Давид и Константин… О, коликая произносило сердце сие воздыхания о невежестве пути спасенного!» [182]. Многие из молодых русских, кого Петр сделал своими помощниками и исполнителями, разделяли эти чувства. «Этот монарх, — писал один из них, И. И. Неплюев, — поставил наше Отечество вровень с другими; он учил других понимать, что мы тоже — люди. Словом все, что ни есть, все что Вы видите в России, началось с него, и все, что будет сделано в будущем, будет припадать к этому источнику» [183].

Это были чувства страстных приверженцев. Прокоповичу до своей смерти в 1756 году суждено было быть самым искренним и активным опекуном петровского наследия. Больше чем кто-либо другой, он распространял и укреплял представление о Петре как о создателе новой России, новой сущности всего Русского. Это чрезвычайно благостное, почти мессианское представление о Петре было быстро освоено православной верой как в России, так и во всем мире. К середине столетия восхваление великого царя стало отличительным признаком быстро развивающейся российской литературы. С 1760-х годов Екатерина И, самая великая из его преемников, неоднократно подчеркивала, что ее реформы были только продолжением или, в крайнем случае, адаптацией его реформ. Большая статуя Петра, установленная французским скульптором Фальконетом в августе 1782 года на Сенатской площади в Санкт-Петербурге, должна была стать наиболее зримым материальным символом ее усилий, чтобы показать потомкам продолжение, верность и выполнение петровских традиций.