Петр Великий

В строительстве и украшении нового города иностранцы играли ведущую роль. Подсчитано, что по крайней мере 1000 экспертов и ремесленников из Западной Европы работали в различном качестве, чтобы создать С.-Петербург: их присутствие отражено в том факте, что к 1717 году город уже имел три лютеранские церкви и одну католическую. Его положение окна, через которое западноевропейские влияния могли бы проникать в Россию, самоочевидно. Архитекторы, такие как швейцарец Николас Фридрих Гербель, немцы Готтфрид Шедель и Георг Иоганн Маттарновы, или итальянец Доменико Трезини; скульпторы, живописцы, садовники и другие опытные художники и ремесленники из многих стран (особенно из Франции), вместе с подневольными русскими и позднее со шведскими пленными после войны, ко времени смерти Петра сделали С.-Петербург в его своеобразии одним из чудес Европы. Имелось и еще одно достижение, возможно, самое поразительное из всех, которым город навязывал высшим сословиям российского общества западноевропейские манеры и ценности. Новая столица предприняла первые серьезные попытки улучшить положение русских женщин, вывести их из уединения, в котором, по крайней мере среди землевладельцев и состоятельных классов, они пребывали так долго. Уже в марте 1699 года женщины появились публично на обеде, данном Петром в Москве в честь представителя герцога Бранденбургского, и затем приняли участие в танцах. Это, однако, было расценено как «большой отход от российских обычаев» и в течение последующих двадцати лет Петр продвинулся не намного дальше в этом направлении. Тогда в указе от декабря 1718 года он приказал учреждать «ассамблеи» в своей новой столице. Эти собрания чиновников, офицеров и даже торговцев проводились, как правило, три раза в неделю в течение зимних месяцев и предлагали разнообразие различных развлечений — танцы, шахматы, шашки и курение. Указом царя устанавливалось, что они должны посещаться женщинами, сопровождающими приглашенных мужчин; это обязательное присутствие женщин было полным разрывом с московской традицией, одним из самих острых, когда-либо сделанных Петром. Вне того узкого круга в С.-Петербурге и позже в Москве, на который распространялись «ассамблеи», положение женщин, однако, осталось неизменным: изменять его в соответствии с указом было вне власти любого правительства, даже если было реальное желание сделать это. Даже в официальном обществе С.-Петербурга одно дело было одеть женщин в иностранное платье и «выставить» их напоказ, грубо подражая западноевропейским манерам, но совсем другое — придать им уверенность в себе, чтобы позволить воспользоваться преимуществом новой ситуации. Иностранные наблюдатели заостряли свое внимание на этом. Вебер указывал, что они «действительно кажутся совершенно хорошо одетыми по иностранной моде; но в беседе с незнакомцами они не могут никак победить свою врожденную робость и неуклюжесть» [126]. Представитель Гольштейна, Берхгольц, жаловался в своем дневнике, что «не только никто не может беседовать с ними, но почти невозможно сказать хоть одно слово им; когда они не танцуют, они все сидят, как если бы они были глухи, и не делают ничего, как только смотрят друг на друга» [127]. В известном смысле, таким образом, собрания Петра были немногим больше, нем просто проявлением любопытства; но все же они снова показывают степень, в которой он был подготовлен, чтобы порвать с московской традицией.